Широв Михаил Иванович

Весь ужас Погостья
Никулин Николай
18 апреля 2011

Большинство книг советского времени о Великой Отечественной войне не выходит за пределы, определенные «Кратким курсом истории ВКП(б)». Быть может, поэтому они так похожи, будто написаны одним автором. Теперь в военно-исторической литературе заметен поворот к созданию правдивой картины военных лет и даже намечается некая конфронтация старого и нового. Своими воспоминаниями я вовсе не стремился включиться в эту борьбу, а просто хотел чуть-чуть приподнять завесу, скрывающую темную сторону войны, и заглянуть туда одним глазом. Всесторонний анализ того, что там скрыто, мне не под силу. Для этого нужен человек, обладающий абсолютным знанием фактов и мощным интеллектом, профессионал, а не любитель. Человек масштаба Александра Солженицына, ибо война не менее, а может быть, более сложна, чем ГУЛАГ.
На юго-восток от Мги, среди лесов и болот затерялся маленький полустанок Погостье. Несколько домиков на берегу черной от торфа речки, кустарники, заросли берез, ольхи и бесконечные болота. Пассажиры идущих мимо поездов даже и не думают поглядеть в окно, проезжая через это забытое Богом место. Не знали о нем до войны, не знают и сейчас. А между тем здесь происходила одна из кровопролитнейших битв Ленинградского фронта. В военном дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск Германии это место постоянно упоминается в период с декабря 1941 по май 1942 года да и позже – до января 1944-го.
Упоминается как горячая точка, где сложилась опасная военная ситуация. Дело в том, что полустанок Погостье был исходным пунктом при попытке снять блокаду Ленинграда. Здесь начиналась так называемая Любаньская операция. Наши войска (54-я армия) должны были прорвать фронт, продвинуться до станции Любань на железной дороге Ленинград – Москва и соединиться там со 2-й ударной армией, наступавшей от Мясного Бора на Волхове. Таким образом, немецкая группировка под Ленинградом расчленялась и уничтожалась с последующим снятием блокады. Известно, что из этого замысла получилось. 2-я ударная армия попала в окружение и была сама частично уничтожена, частично пленена вместе с ее командующим – генералом Власовым, а 54-я после трехмесячных жесточайших боев, залив кровью Погостье и его окрестности, прорвалась километров на двадцать вперед. Ее полки немного не дошли до Любани, но в очередной раз, потеряв почти весь свой состав, надолго застряли в диких лесах и болотах. Теперь эта операция как «не имевшая успеха» забыта. И даже генерал Федюнинский, командовавший в то время 54-й армией, стыдливо умалчивает о ней в своих мемуарах, упомянув, правда, что это было «самое трудное, самое тяжелое время» в его военной карьере.
Мы приехали под Погостье в начале января 1942 года ранним утром. Снежный покров расстилался на болотах. Чахлые деревья поднимались из сугробов. У дороги тут и там виднелись свежие могилы – холмики с деревянным столбиком у изголовья. В серых сумерках клубился морозный туман. Температура была около тридцати градусов ниже нуля. Недалеко грохотало и ухало, мимо нас пролетали шальные пули. Кругом виднелось множество машин, каких-то ящиков и разное снаряжение, кое-как замаскированное ветвями. Разрозненные группы солдат и отдельные согбенные фигуры медленно ползли в разных направлениях.

Коллаж Андрея Седых

Раненый рассказал нам, что очередная наша атака на Погостье захлебнулась и что огневые точки немцев, врытые в железнодорожную насыпь, сметают все живое шквальным пулеметным огнем. Подступы к станции интенсивно обстреливают артиллерия и минометы. Головы поднять невозможно. Он же сообщил нам, что станцию Погостье наши якобы взяли с ходу в конце декабря, когда впервые приблизились к этим местам. Но в станционных зданиях оказался запас спирта, и перепившиеся герои были вырезаны подоспевшими немцами. С тех пор все попытки прорваться оканчиваются крахом. История типичная. Сколько раз потом приходилось ее слышать в разное время и на различных участках фронта. Между тем наши пушки заняли позиции, открыли огонь. Мы же стали устраиваться в лесу. Мерзлую землю удалось раздолбить лишь на глубину сорока-пятидесяти сантиметров. Ниже была вода, поэтому наши убежища получились неглубокими. В них можно было вползти через специальный лаз, закрываемый плащ-палаткой, и находиться там только лежа. Но зато в глубине топилась печурка, сделанная из старого ведра, и была банная, мокрая теплота. От огня снег превращался в воду, вода – в пар. Дня через три все высохло и стало совсем уютно, во всяком случае спали мы в тепле, а это было великое счастье!..
Жизнь в землянках под Погостьем была роскошью и привилегией, так как большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо на снегу. Костер не всегда можно было зажечь из-за авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках. Особенно трудно было уберечь от мороза раненых. Их обычно волокли по снегу на специальных легких деревянных лодочках, а для сохранения тепла обкладывали химическими грелками. Это были небольшие зеленые брезентовые подушечки. Требовалось налить внутрь немного воды, после чего происходила химическая реакция с выделением тепла, держащегося часа два-три. Иногда волокушу тянули собаки – милые, умные создания. Обычно санитар выпускал вожака упряжки под обстрел, на нейтральную полосу, куда человеку не пробраться. Пес разыскивал раненого, возвращался и вновь полз туда же со всей упряжкой. Собаки умудрялись подтащить волокушу к здоровому боку раненого, помогали ему перевалиться в лодочку и ползком выбирались из опасной зоны.
Тяжкой была судьба тяжелораненых. Чаще всего их вообще невозможно было вытянуть из-под обстрела. Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти был долог, а до госпиталя измерялся многими часами. Достигнув госпитальных палаток, нужно было ждать, так как врачи, несмотря на самоотверженную круглосуточную работу в течение долгих недель, не успевали обработать всех. Длинная очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми ждала их. Раненные в живот не выдерживали такого ожидания. Умирали и многие другие. Правда, в последующие годы положение намного улучшилось…
Между тем в месте нашего расположения под Погостьем (примерно в полукилометре от передовой) становилось все многолюднее. В березняке образовался целый город. Палатки, землянки, шалаши, штабы, склады, кухни. Все это дымило, обрастало суетящимися людьми, и немецкий самолет-корректировщик по прозвищу «кочерга» (что-то кривое было в его очертаниях) сразу обнаружил нас. Начался обстрел, редкий, но продолжавшийся почти постоянно много дней, то усиливаясь, то ослабевая. К нему привыкли, хотя ежедневно было несколько убитых и раненых. Но что это по сравнению с сотнями, гибнущими на передовой! Тут я расстался с сослуживцем, приехавшим вместе со мной из ленинградской радиошколы. Это был некто Неелов. Осколок пробил ему горло, как кажется, не задев жизненных центров. Он даже мог говорить шепотом. Перемотав ему горло бинтом, я отвез его на попутной машине в санчасть, расположившуюся километрах в пяти от нас в палатках.
Странные, диковинные картины наблюдал я на прифронтовой дороге. Оживленная, как проспект, она имела двустороннее движение. Туда шло пополнение, везли оружие и еду, шли танки. Обратно тянули раненых. А по обочинам происходила суета. Вот, разостлав плащ-палатку на снегу, делят хлеб. Но разрезать его невозможно, и солдаты пилят мерзлую буханку двуручной пилой. Потом куски и «опилки» разделяют на равные части, один из присутствующих отворачивается, другой кричит: «Кому?». Дележ свершается без обиды, по справедливости. Такой хлеб надо сосать, как леденец, пока он не оттает. Холод стоял страшный: суп замерзал в котелке, а плевок, не долетев до земли, превращался в сосульку и звонко брякал о твердую землю... Вот закапывают в снег мертвеца, не довезенного до госпиталя раненого, который то ли замерз, то ли истек кровью. Вот торгуются, меняя водку на хлеб. Вот повар варит баланду, мешая в котле огромной ложкой. Валит пар, а под котлом весело потрескивает огонь... На опушке леса я наткнулся на пустые еловые шалаши. Вокруг них разбросаны десятки черных морских бушлатов, фуражки с «капустой», бескозырки с ленточками и множество щегольских черных полуботинок. Здесь вчера переодевали в армейскую теплую одежду морских пехотинцев, пришедших из Ленинграда. Морячки ушли, чтобы больше не вернуться, а их барахло, никому не нужное, заметает редкий снежок...
С грузовика выдают солдатам белый (!) хлеб (жрать-то как хочется!!!). Это пришел отряд «политбойцов». Их кормят перед очередной атакой. С ними связаны большие надежды командования. Но и с морской пехотой тоже были связаны большие надежды... У дороги стоят повозки и передки орудий. Сами орудия и их персонал ушли в бой. Барахло, очевидно, уже никому не принадлежит, и расторопные тыловички обшаривают этот обоз в поисках съестного. У меня для такой операции еще не хватает «фронтовой закалки»... Опять кого-то хоронят и опять бредут раненые... С грузовика оглушительно лупит по самолету автоматическая зенитная пушчонка. Та-тах! Та-тах! Тэтах! Но все мимо...Вдруг серия разрывов снарядов. Дальше, ближе, рядом. На земле корчится в крови часовой, который стоял у штабной землянки. Схватился за ногу пожилой солдат, шедший по дороге. Рядом с ним девчушка-санинструктор. Ревет в три ручья, дорожки слез бегут по грязному, много дней не мытому лицу. Руки дрожат, растерялась. Жалкое зрелище! Солдат спокойно снимает штаны, перевязывает кровоточащую дырку у себя на бедре и еще находит силы утешать и уговаривать девицу: «Дочка, не бойся, не плачь!». Не женское это дело – война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков. Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами – от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных – почитать Блока или Лермонтова...
И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий «уехать по приказу 009». В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны остались только два солдата прекрасного пола. Но «уехать по приказу 009» – это самый лучший выход. Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ, а если сопротивлялись – на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду. Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях.
В армейской жизни под Погостьем сложился между тем своеобразный ритм. Ночью подходило пополнение: пятьсот – тысяча – две-три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники (их переправляли по замерзшему Ладожскому озеру). Недавно ветеран тылового формировочного подразделения сообщил мне, что в среднем они ежедневно формировали маршевую роту в 1500 солдат. К тому же пополнения в Погостье поступали из нескольких запасных полков.
Утром после редкой артподготовки они шли в атаку и оставались лежать перед железнодорожной насыпью. Двигались в атаку черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею, да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревали в сугробах. Трупы засыпало свежим снежком, а на другой день была новая атака, новые трупы, и за зиму образовались наслоения мертвецов, которые только весной обнажились от снега: скрюченные, перекореженные, разорванные, раздавленные тела. Целые штабеля.
О неудачах под Погостьем, об их причинах, о несогласованности, неразберихе, плохом планировании, плохой разведке, отсутствии взаимодействия частей и родов войск кое-что говорилось в нашей печати, в мемуарах и специальных статьях. Погостьинские бои были в какой-то мере типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года. Везде происходило нечто подобное, везде – и на севере, и на юге, и подо Ржевом, и под Старой Руссой были свои Погостья...
В начале войны немецкие армии вошли на нашу территорию, как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение, не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь, тупеть и двигался все медленнее. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть почти не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа.
Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы...
– Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля.
– Атаковать! – телефонирует генерал из теплого кабинета.
– Атаковать! – приказывает полковник из прочной землянки.
И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и идут, и нет им конца.
Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже в некоторых дивизиях остались только штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6–7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 10–12 тысяч – за счет постоянных пополнений. А людей все время не хватало!
Оперативная карта Погостья усыпана номерами частей, а солдат в них нет. Но полковник выполняет приказ и гонит людей в атаку. Если у него болит душа и есть совесть, он сам участвует в бою и гибнет. Происходит своеобразный естественный отбор. Слабонервные и чувствительные не выживают. Остаются жестокие, сильные личности, способные воевать в сложившихся условиях. Им известен один только способ войны – давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца. И медленно, но верно кадровые немецкие дивизии тают. Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули... Часто артиллерийский офицер выявил цели недостаточно и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко... Бывает, что снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены... Или майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо...
Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за все одна плата – кровь. Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различается психология человека, идущего на штурм, и того, кто наблюдает за атакой: когда самому не надо умирать, все кажется просто – вперед и вперед! Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была примитивна и разговоры по всем линиям слышались во всех точках, я узнал, как разговаривает наш командующий И. И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!»... Однажды престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах...
Говоря языком притчи, происходило следующее: в доме завелись клопы, и хозяин велел жителям сжечь дом и гореть самим вместе с клопами. Кто-то останется и все отстроит заново... Иначе мы не умели и не могли. Я где-то читал, что английская разведка готовит своих агентов десятилетиями. Их учат в лучших колледжах, создают атлетов, интеллектуалов, способных на все знатоков своего дела. Затем такие агенты вершат глобальные дела. В азиатских странах задание дается тысяче или десяти тысячам кое-как, наскоро натасканных людей в расчете на то, что даже если почти все провалятся и будут уничтожены, хоть один выполнит свою миссию. Ни времени, ни средств на подготовку, ни опытных учителей здесь нет. Все делается второпях – раньше не успели, не подумали или даже делали немало, но не так. Все совершается самотеком, по интуиции, массой, числом. Вот этим вторым способом мы и воевали. В 1942 году альтернативы не было. Мудрый Хозяин в Кремле все прекрасно понимал, знал и, подавляя всех железной волей, командовал одно: «Атаковать!». И мы атаковали, атаковали, атаковали... И горы трупов у погостий, невских пятачков, безымянных высот росли, росли, росли. Так готовилась будущая победа.
Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде.
На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть шестнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию... «Вперрред!!!» – и все.

Коллаж Андрея Седых
Наконец какой-то солдат, или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!»... Сразу же подключаются политрук, особый отдел и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или – после июля 1942 года – «Отправить в штрафную роту!», что то же самое.
Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. А остальные – «Вперрред, в атаку!». «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!». А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат.
Надо думать, эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных.
Легко писать это, когда прошли годы, когда затянулись воронки в Погостье, когда почти все забыли эту маленькую станцию. И уже притупились тоска и отчаяние, которые пришлось тогда пережить. Представить это отчаяние невозможно, и поймет его лишь тот, кто сам на себе испытал необходимость просто встать и идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем – либо оторвет челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесет череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить! Тебе, у которого было столько надежд. Тебе, который еще и не жил, еще ничего не видел. Тебе, у которого все впереди, когда тебе всего семнадцать! Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло, смерть прошла мимо. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи, в смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь в большой штабель трупов у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот.
Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941–1945-м Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех, кто остался? И вообще что будет с Россией?
Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО! Вежливо выслушивали напутствие политруков – малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц – и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином. Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа...
Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали: «За Родину! За Сталина!», как пишут в романах. Над передовой слышны были хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же в шестидесятые годы опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина?
У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные. Остались у власти и сохранили силы другие – те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...
Конечно же, шли в атаку не все, хотя и большинство. Один прятался в ямку, вжавшись в землю. Тут выступал политрук в основной своей роли: тыча наганом в рожи, он гнал робких вперед... Были дезертиры. Этих ловили и тут же расстреливали перед строем, чтобы другим было неповадно... Карательные органы работали у нас прекрасно. И это тоже в наших лучших традициях. От Малюты Скуратова до Берии в их рядах всегда были профессионалы и всегда находилось много желающих посвятить себя этому благородному и необходимому всякому государству делу. В мирное время эта профессия легче и интереснее, чем хлебопашество или труд у станка. И барыш больше, и власть над другими полная. А в войну не надо подставлять свою голову под пули, лишь следи, чтобы другие делали это исправно.
Войска шли в атаку, движимые ужасом. Ужасна была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Неменьший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем.
Хватали каких-нибудь хилых доходяг или тех, кто что-нибудь сболтнул, или случайных дезертиров, которых всегда было достаточно. Выстраивали дивизию буквой «П» и без разговоров приканчивали несчастных. Эта профилактическая политработа имела следствием страх перед НКВД и комиссарами – больший, чем перед немцами. А в наступлении, если повернешь назад, получишь пулю от заградотряда. Страх заставлял солдат идти на смерть. На это и рассчитывала наша мудрая партия, руководитель и организатор наших побед. Расстреливали, конечно, и после неудачного боя. А бывало и так, что заградотряды косили из пулеметов отступавшие без приказа полки. Отсюда и боеспособность наших доблестных войск.
Многие сдавались в плен, но, как известно, у немцев не кормили сладкими пирогами... Были самострелы, которые ранили себя с целью избежать боя и возможной смерти. Стрелялись через буханку хлеба, чтобы копоть от близкого выстрела не изобличила членовредительства. Стрелялись через мертвецов, чтобы ввести в заблуждение врачей. Стреляли друг другу в руки и ноги, предварительно сговорившись. Особенно много было среди самострелов казахов, узбеков и других азиатов. Совсем не хотели они воевать. Большей частью членовредителей разоблачали и расстреливали.
Однажды в погостьинском лесу я встретил целый отряд – человек двадцать пять с руками в кровавых повязках. Их вели куда-то конвоиры из органов с винтовками наперевес. В другой раз, доставив в санчасть очередного раненого, я увидел в операционной человека с оторванной кистью руки. Рядом дежурил часовой. Санитары рассказали мне следующую историю.
Некто Шебес, писарь продовольственного склада, был переведен в разведку. Здесь он узнал, что на передовой стреляют и можно погибнуть. Тогда Шебес забрался в дзот, высунул из амбразуры кулак с запалом от гранаты и взорвал его. Солдаты, ничего не подозревая, отправили Шебеса как раненого в медсанбат. И уехал бы он в тыл, домой, если бы не старший лейтенант Толстой – наш контрразведчик. Это был прирожденный мастер своего дела, профессионал высокого класса. Один вид его приводил в трепет. Огромные холодные глаза, длинные, извивающиеся пальцы... Толстой пошел на передовую, нашел дзот, нашел оторванные пальцы, разорванную перчатку и успел догнать Шебеса в медсанбате. Увидев его, Шебес забился в истерике и во всем сознался. Позже его расстреляли.
Чтобы не идти в бой, ловкачи стремились устроиться на тепленькие местечки: при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника и т. д., и т. п. Многим это удавалось. Но когда в ротах оставались единицы, тылы прочесывали железным гребнем, отдирая присосавшихся и направляя их в бой. Оставались на местах самые пронырливые. И здесь шел тоже естественный отбор…
Что касается одежды, была она на фронте хоть и простая, грубая, но теплая и удобная. На это обижаться не приходится. Предусмотрительные немцы ничего подобного не имели и всегда сильно мерзли.
Оружие у немцев и у нас было неплохое, однако немцы были лучше обучены и не лезли зря под пули. Вспоминаю, как проходило обучение нашего вновь сформированного пехотного полка: мы бегали по лесу, кричали «Ура» и ни разу не стреляли по мишеням – берегли патроны. У немцев все было наоборот: каждый солдат отлично стрелял. Умел быстро окопаться и оценить обстановку…
Трудно подходить с обычными мерками к событиям, которые тогда происходили. Если в мирное время вас сшибет автомобиль, или изобьет хулиган, или вы тяжело заболеете – это запоминается на всю жизнь. И сколько разговоров будет по этому поводу! На войне же случаи чудовищные становились обыденностью. Чего стоил, например, переход через железнодорожное полотно под Погостьем в январе 1942 года! Этот участок простреливался и получил название «долина смерти» (их много было, таких долин, и в других местах).
Ползем туда вдесятером, а обратно – вдвоем, и хорошо, если не раненые. Перебегаем по трупам, прячемся за трупы – будто так и надо. А завтра опять посылают туда же... А когда рядом рвет в клочья человека, окатывает тебя его кровью, развешивает на тебе его внутренности и мозг – этого достаточно в мирных условиях, чтобы спятить.
Каждый день, каждый час случается что-то новое. То вдруг немецкий снайпер уложил меня в воронку и не давал шевелиться до ночи, стреляя после каждого моего движения. Три часа на лютом морозе – и ногти слезли с обмороженных пальцев. Правда, потом выросли – кривые, как у черта...
То немец забросил в мое укрытие гранату, но, слава богу, у меня уже выработалась четкая реакция и я успел молниеносно выкинуть ее за бруствер, где она тотчас же грохнула... То во время обеда немецкий снаряд пробил потолок в нашей землянке, но не разорвался и только шипел на полу. «Ну что, ребята, вынесите его и давайте обедать», – сказал лейтенант. Из-за таких пустяков уже никто в это время не клал в штаны. Ко всему привыкаешь. Однажды тяжелая мина угодила в нашу землянку, разметала бревенчатый накат, но, к счастью, не пробила его. Я даже не проснулся от страшного грохота, содрогания почвы и от земли, посыпавшейся сверху…
Удивительно лишь, что человек так много мог вынести. И все же почти на каждом уцелевшем война оставила свою печать. Одни запили, чтобы отупеть и забыться… Многие озверели и запятнали себя нечеловеческими безобразиями в конце войны в Германии.
Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит, и стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» – хватай жирный кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости.
Именно после Погостья у меня появилась болезненная потребность десять раз в день мыть руки, часто менять белье. После Погостья я обрел инстинктивную способность держаться подальше от подлостей, гадостей, сомнительных дел, плохих людей, а главное – от активного участия в жизни, от командных постов, от необходимости принимать жизненные решения – для себя и в особенности за других.
Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрел абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло мое возрождение в новом качестве. Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум словно затух и едва теплился в моем голодном, измученном теле. Духовная жизнь пробуждалась только изредка. Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в темной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонек надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти.
Я забывался, не понимая, где явь, где бред, где грезы, а где действительность. Все путалось. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас меня. В Погостье «внутренняя эмиграция» была как будто моей второй натурой. Потом, когда я окреп и освоился, этот дар не исчез совсем и очень мне помогал. Вероятно, во время войны это был факт крамольный, недаром однажды остановил меня в траншее бдительный политрук: «Мать твою, что ты здесь ходишь без оружия, с цветком в руках, как Евгений Онегин! Марш к пушке, мать твою!»...
Странно, но именно после Погостья я почувствовал цену добра, справедливости, высокой морали, о которых раньше и не задумывался. Погостье, раздавившее и растлившее сильных, в чем-то укрепило меня – слабого, жалкого, беззащитного. С тех пор я всегда жил надеждой на что-то лучшее, что еще наступит. С тех пор я никогда не мог «ловить мгновение» и никогда не лез в общую свару из-за куска пирога. Я плыл по волнам – правда, судьба была благосклонна ко мне...
Атаки в Погостье продолжались своим чередом. Окрестный лес напоминал старую гребенку: неровно торчали острые зубья разбитых снарядами стволов. Свежий снег успевал за день почернеть от взрывов. А мы все атаковали и с тем же успехом. Тыловики оделись в новенькие беленькие полушубки, снятые с сибиряков из пополнения, полегших, еще не достигнув передовой, от обстрела. Трофейные команды из старичков без устали ползали ночью по местам боев, подбирая оружие, которое кое-как чистили, чинили и отдавали вновь прибывшим. Все шло как по конвейеру.
Убитых стали собирать позже, когда стаял снег, стаскивали их в ямы и воронки, присыпая землей. Это не были похороны, это была «очистка местности от трупов». Мертвых немцев приказано было собирать в штабеля и сжигать. Видел я здесь и другое: замерзшие тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх на перекрестках дорог в качестве указателей.

Коллаж Андрея Седых
Весь январь и февраль дивизии топтались у железной дороги в районе Погостье – Шала. По меньшей мере три дивизии претендовали на то, что именно они взяли Погостье и перешли железнодорожное полотно. Так это и было, но все они были выбиты обратно, а потом вновь бросались в атаку. Правда, они сохранили лишь номера и командиров, а солдаты были другие, новые, из пополнений, и они шли в атаку по телам своих предшественников.
Штаб армии находился километрах в пятнадцати в тылу. Там жили припеваючи... Лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт «для борьбы с фашистскими извергами», пили коньяк, вкусно ели... В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочно масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы и т. д. У немцев от солдата до генерала меню было одинаковое и очень хорошее. В каждой дивизии была рота колбасников, изготовлявшая различные мясные изделия. Продукты и вина везли со всех концов Европы. Правда, когда на фронте было плохо (например под Погостьем), и немцы, и мы жрали дохлых лошадей.
Из штаба по карте командовал армией генерал Федюнинский, давая дивизиям приблизительное направление наступления. Связь часто рвалась, разведка работала плохо. Полки теряли ориентировку в глухом лесу, выходили не туда, куда надо. Винтовки и автоматы нередко не стреляли из-за мороза, артиллерия била по пустому месту, а иногда и по своим. Снарядов не хватало...
Немцы знали все о передвижении наших войск, об их составе и численности. У них были отличная авиаразведка, радиоперехват и многое другое.
И все-таки Погостье взяли. Сперва станцию, потом деревню, вернее, места, где все это когда-то было. Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх, мать твою! Была не была!» – полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, все повзрывали и продвинулись метров на пятьсот. Как раз это и было нужно. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус, и пошло, и пошло дело. В конце февраля запустили в прорыв наш дивизион – шесть больших неуклюжих пушек, которые везли трактора. Больше побоялись, так как в случае окружения вытащить эту тяжелую технику невозможно.
Железнодорожная насыпь все еще подвергалась обстрелу – правда, не из пулеметов, а издали, артиллерией. Переезд надо было преодолевать торопливо, бегом. И все же только сейчас мы полностью оценили жатву, которую собрала здесь смерть. Раньше все представлялось в «лягушачьей перспективе» – проползая мимо, не отрываешь носа от земли и видишь только ближайшего мертвеца. Теперь же, встав на ноги, как подобает царю природы, мы ужаснулись содеянному на этом клочке болотистой земли злодейству.
Много я видел убитых до этого и потом, но зрелище Погостья зимой 1942 года было единственным в своем роде. Надо было бы заснять его для истории, повесить панорамные снимки в кабинетах всех великих мира сего – в назидание. Но, конечно, никто этого не сделал. Обо всем стыдливо умолчали, будто ничего и не было.
Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Тут были и груды тел, и отдельные душераздирающие сцены. Моряк из морской пехоты был сражен в момент броска гранаты и замерз, как памятник, возвышаясь со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Пехотинец, уже раненный, стал перевязывать себе ногу и застыл навсегда, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру.
В лесочке мы обнаружили тела двух групп разведчиков. Очевидно, во время поиска немцы и наши столкнулись неожиданно и схватились врукопашную. Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами. Наш солдат мертвой хваткой, зубами ухватил палец немца да так и замерз навсегда. Некоторые были разорваны гранатами или застрелены в упор из пистолетов.
Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года.
Страшная диаграмма наших «успехов»! Но все это обнажилось лишь весной, а сейчас разглядывать поле боя было некогда. Мы спешили дальше. И все же мимолетные страшные картины запечатлелись в сознании навсегда, а в подсознании – еще крепче: я приобрел здесь повторяющийся постоянно сон – горы трупов у железнодорожной насыпи.
Взгляд с немецкой стороны
Казалось бы, на этом можно закончить повествование о битве под Погостьем. Но неожиданно в девяностые годы оно получило продолжение. Бывший солдат немецкой армии Хендрик Виерс, мучимый, как и я, воспоминаниями о войне, приехал к нам с намерением посетить места боев. Он остановился в Киришах, у учительницы немецкого языка, которая перевела для него мою небольшую газетную статью о Погостье. Позже он узнал мой телефон и позвонил мне из Германии.
Оказывается, он воевал в Погостье как раз напротив меня, нас разделяло пространство менее пятидесяти метров, мы могли бы убить друг друга, но, к счастью, остались живы. Когда Виерс вновь приехал в Россию, состоялось наше знакомство. Мы проговорили дня три, и это был мой первый вполне дружеский контакт с бывшим противником. Виерс оказался все понимающим, нормальным человеком. Бельгиец по национальности, он попал в немецкую армию, испытал все ужасы войны под Ленинградом да еще, возвращаясь домой из отпуска по морю, подвергся атаке нашей подводной лодки. Корабль утонул, а Виерс с трудом спасся. В то же время его родной дом и дом его жены в городе Эмдене были разрушены английской авиацией. После капитуляции немецкой армии Виерс четыре года провел в плену в СССР.
Мы быстро поняли друг друга, оба жертвы той проклятой войны, и он поведал мне следующую историю о своем участии в битве у Погостья: «Я был солдатом 1-й роты 333-го полка 225-й дивизии вермахта, которая в начале войны с Россией находилась во Франции. В декабре 1941 года дивизию срочно перебросили под Ленинград, так как положение немецкой армии стало там критическим. Мы двигались от Виньякура во Франции, где температура была +16°, через Данциг, Либаву, Ригу до Нарвы – морем, по железной дороге, затем пешком на Кондую и далее на железнодорожное полотно у Погостья и заняли позицию в 400 метрах от станции в сторону разъезда Жарок. Мы находились на насыпи железной дороги с 16 января 1942 года. У нас не было зимней одежды, только легкие шинели, и при температуре -40°, даже -50° в деревянных бункерах с железной печкой было мало тепла. Как мы все это выдержали, остается загадкой до сих пор. Потери от обморожений были высокие. При этом мы должны были стоять на посту по два часа, а для обогрева был лишь час. Дни были короткие, а ночи длинные, с постоянными снегопадами. Едва брезжил рассвет, толпой атаковали красноармейцы. Они повторяли атаки до восьми раз в день. Первая волна была вооружена, вторая часто безоружна, но мало кто достигал насыпи.
Главные атаки были 27 и 29 января. 27-го красноармейцы четырнадцать раз атаковали нашу позицию, но не достигли ее. К концу дня многие из нас были убиты, многие ранены, а боеприпасы исчерпаны. Мы слышали во тьме отчаянные призывы раненых красноармейцев, которые звали санитаров. Крики продолжались до утра, пока они не умерли. В эту ночь к нам на насыпь пришли работники штаба батальона и привезли на санях пулемет с патронами. Даже командир батальона не стыдился помогать нам и переходил от поста к посту, чтобы поддержать наше мужество.
В этот день, 27 января, пали и были ранены многие мои друзья. Списки потерь с каждым днем увеличивались. К 10 февраля мы потеряли шесть командиров рот и многих других командиров. Вспоминаю еще один эпизод. После того как в день моего рождения, 29 января русские саперы взорвали насыпь железной дороги, проделав огромную дыру, к нам пришел незнакомый офицер, собрал нескольких солдат, среди которых был и я, и приказал нам штурмовать эту дыру. На другой ее стороне было два русских пулемета. Мы должны были прыгать в яму. Офицер говорил нам о необходимости выполнить приказ, о военном суде... Но как только он поднял руку и поднялся сам на край дыры, тотчас же был ранен. Санитары отвезли его в тыл, и мы были избавлены от этой атаки.
Так как русская армия преодолела насыпь железной дороги и двинулась из Погостья в направлении поляны Сердце, мы должны были перейти с улицы деревни Погостье в лес, где была сооружена новая линия обороны в виде опорных пунктов. Здесь мы понесли очень большие потери. На расстоянии ста метров от улицы Погостья был наш первый оборонительный пункт. Там я был ранен 8 февраля в голову и отправлен в лазарет в Тосно. Здесь выяснилось, что рана моя легкая... Через четырнадцать дней я снова был на фронте в районе Шала. Каждую ночь мы возили из Погостья на санях наших убитых, саперы взрывали землю и в образовавшихся ямах хоронили убитых.
Тем временем железная дорога была уже в руках противника, как и лес по обе стороны поляны Сердце. Мы построили там между дорогой и насыпью новую позицию, с которой отбивали атаки русских танков и отрядов сибиряков, очень хорошо экипированных для зимних условий. Так как здесь у нас почти не было противотанковых средств, мы вынуждены были с боями отойти в направлении деревни Кондуя. Из нашей роты к тому времени почти никого не осталось. Отрезанные от батальона, мы должны были бороться за жизнь. Иссякали боеприпасы и продовольствие. Нам приходилось искать пищу в рюкзаках павших красноармейцев. Мы находили там замерзший хлеб и немного рыбы.
Ситуация для нас была крайне плоха. Все же была у нас 88-миллиметровая пушка со снарядами, и это в некоторой степени сдерживало русские танки. Мы утратили представление о времени – от страшного мороза ручные часы перестали действовать. Наконец, к нашей радости, нас обнаружил немецкий самолет, а затем ночью пришла помощь – танк. Этот танк пробил свободный проход и освободил нас, примерно 30 человек, из окружения. В начале марта мы отошли к поляне Сердце и расположились в маленьком лесочке на дороге из Погостья. Появился русский танк. Он стрелял из пушки и пулеметов и гонялся за отдельными солдатами, а мы, лежа без движения на земле, наблюдали эту игру до тех пор, пока боеприпасы в танке не кончились и он, повернувшись, не двинулся в сторону Погостья.
Я хорошо помню, как однажды в маленьком лесу на дороге в Погостье мы встретили так много убитых русских, что пришлось обходить их, свернув в сторону. Позже на дороге от поляны Сердце, километрах в двух от Кондуи мы опять встретили множество павших солдат противника. На поляне Сердце находился штаб нашего полка. Однажды утром со стороны Кондуи пришло пополнение – маршевый батальон. Он был обстрелян из небольшого леса и направлен на штурм противника. Почти все участвовавшие в штурме погибли...
В мае 1942 года мы были передислоцированы с этого участка фронта на более спокойный, к Ораниенбаумскому мешку, для приведения себя в порядок и пополнения».
К рассказу Виерса можно добавить, что почти все солдаты и офицеры, приехавшие с ним из Франции, были убиты, ранены или обморожены.
Николай Николаевич Никулин родился 7 апреля 1923 года в селе Погорелка Мологского уезда Ярославской губернии. В 1941-м окончил десятилетку. В ноябре того же года добровольцем ушел на фронт. Рядовой 883-го корпусного артиллерийского полка (позднее – 13-й гвардейский). Прошел всю войну, четырежды тяжело ранен. Награжден орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу», медалями «За оборону Ленинграда», «За освобождение Варшавы» и «За взятие Берлина».
С 1949 года работал в Государственном Эрмитаже экскурсоводом. В 1955-м стал научным сотрудником одного из ведущих научных отделов – отдела западноевропейского искусства, где трудился более 50 лет. Преподавал в Институте имени И. Е. Репина. Профессор, заведующий кафедрой истории европейского искусства XV–XVIII веков. Член-корреспондент Российской академии художеств. Ведущий научный сотрудник и член Ученого совета Государственного Эрмитажа, хранитель коллекции нидерландской живописи XV–XVI веков. В течение многих лет он был также хранителем немецкой живописи XV–XVIII веков.
Умер 19 марта 2009 года в Санкт-Петербурге.
Николай Никулин
Опубликовано в выпуске № 15 (381) за 20 апреля 2011 года

Любанская наступательная операция:
забытое сражение за Ленинград

О Любанской наступательной операции, происходившей под Ленинградом зимой 1941/42 гг., почти не вспоминают. Может быть, потому что им, воинам Ленинградского и Волховского фронтов, на втором году войны не удалось выполнить поставленную задачу – разомкнуть вражеское кольцо вокруг северной столицы. Но тогда, в 1942-м, в непроходимых лесах и гиблых болотах они не щадили себя, совершали беспримерные подвиги...  
ОБСТАНОВКА НА ФРОНТЕ И ЗАМЫСЕЛ ОПЕРАЦИИ
Зима 1941/42 гг. Ленинград цепенеет в тисках блокады. Еще с осени, стремясь любой ценой спасти город, войска Ленинградского фронта почти непрерывно атаковали. Но прорвать окружение ударом изнутри не удалось - противник оперативно выстроил укрепленную линию. В декабре части Ленинградского и Волховского фронтов в оборонительных боях за города Волхов и Тихвин нанесли врагу тяжелое поражение и сами перешли в контрнаступление. Разгромленные дивизии Вермахта отступили. В результате немцам не удалось соединиться с финнами на реке Свирь и замкнуть «большое» блокадное кольцо вокруг Ладожского озера. Наступление войск Ленинградского и Волховского фронтов зимой-весной 1942 г. Ладожская коммуникация осталась в наших руках. Успешные действия заронили надежду на скорый прорыв блокады Ленинграда со стороны Волхова. По плану Ставки Верховного Главнокомандования 4-я, 2-я ударная и 52-я армии Волховского фронта должны были стремительным ударом рассечь немецкую группировку, которая осаждала город. Если бы советским войскам удалось выйти к Сиверскому, Волосову и Луге, то пути отхода для врага были бы отрезаны. Трем армиям Волховского фронта отводилась главная роль в предстоящей операции. Их должны были поддержать 42-я и 55-я армии Ленинградского фронта - активным наступлением изнутри блокадного кольца, 8-я и 54-я армии - со стороны Волхова, Приморская оперативная группа - с Ораниенбаумского плацдарма. В случае успеха, немецкая 18-я армия из осаждающей превращалась в осажденную, ее ожидала катастрофа, масштабы которой впоследствии сопоставляли бы со сталинградской. Но в Москве переоценили возможности фронтов. Войска только-только оправились от тяжелых боев лета-осени 1941 г., промышленность еще не могла дать нужного количества оружия и боеприпасов... На стыке Ленинградского и Волховского фронтов находилась 54-я армия генерал-майора Ивана Ивановича Федюнинского. Командарм имел богатый боевой опыт: участвовал в конфликте на КВЖД, отличился на Халхин-Голе. Федюнинского высоко ценил Г.К. Жуков. По первоначальному замыслу части 54-й армии должны были нанести удар в районе станции Погостье. Здесь противник закрепился на железнодорожной насыпи, которая возвышалась над болотистой местностью. Немецкие саперы организовали мощную линию: перед насыпью были выставлены минные заграждения и ряды колючей проволоки, в самой насыпи вырыты окопы, устроены дерево-земляные огневые точки (ДЗОТы) и блиндажи. Оборона опиралась на два узла - погостьевский и шальский укрепленные районы. Со стороны Мги по советским позициям била артиллерия бронепоезда, в небе активно действовала авиация. По обе стороны от железной дороги - глухие леса и обширные болота. Однако немецкие войска получили здесь выгодную позицию. К основной линии обороны на железнодорожном полотне подходила сеть дорог, что существенно облегчало снабжение и быструю переброску резервов с одного участка на другой. В ближайшем тылу оказались несколько деревень. Их заняли тыловые службы: в суровую зиму 1941/1942 гг. каждый сохранившийся дом имел огромную ценность. Погостье, Жарок и Шалы удерживала 269-я пехотная дивизия, усиленная частями 333-го полка 225-й пехотной дивизии и батальонами 96-й. Основные силы этой дивизии находились левее, в районе Погостье - Малукса. Правее, в районе Посадников Остров - Кириши, держала оборону 11-я пехотная дивизия. Советские войска находились в более тяжелом положении - в местности, где практически не было ни дорог, ни населенных пунктов. На пути колонн и обозов лежало болото Соколиный Мох. Ночью температура опускалась ниже -30°С, а солдаты спали на снегу под открытым небом, не разжигая костров (огонь могли заметить немецкие корректировщики). На передовой не было горячей пищи, хлеб каменел на морозе. В таких условиях человек балансирует на грани физического выживания, но нашим воинам нужно было атаковать врага.  
НАЧАЛО НАСТУПЛЕНИЯ
Наперекор всем трудностям в декабре 1941 г. после непродолжительной подготовки начался штурм немецких укреплений. Первая попытка овладеть вражескими позициями закончились неудачей. Артиллерия не смогла подавить огневые точки на гребне насыпи - сказался снарядный голод. Не хватало боеприпасов и для эффективной контрбатарейной борьбы. Враг безнаказанно обстреливал наши войска, выходившие на исходные позиции. Пехотинцам негде было укрыться от осколков. Рыть окопы невозможно: под снегом - вода незамерзшего болота. Снежную фортификацию стали поливать болотной водой, превращая снег в лед. Замерзали и немцы, у них не было соответствующей зимней одежды. Не выдерживало германское вооружение и техника. В декабре 1941-го и в январе 1942 г. ситуация у Погостья напоминала позиционный тупик времен Первой мировой войны. Пулеметы и ряды колючей проволоки делали немецкую оборону неприступной. Но атаки продолжались. Несмотря на тяжелые потери, удалось постепенно приблизиться к насыпи, и уже в январе на некоторых участках советская пехота закрепилась в 8-10 метрах от немецких траншей. Противники забрасывали друг друга гранатами, стреляли в упор. Ясно, что без бронетехники в такой ситуации не обойтись. На помощь 54-й армии пришла 122-я танковая бригада (в октябре 1941 г. в бригаде было три KB, 11 Т-34 и 20 легких Т-40). 1-й батальон капитана Вербицкого состоял предположительно из трех тяжелых танков и нескольких Т-34. Но в каком они были состоянии? Так, экипаж младшего лейтенанта Карявко получил «тридцатьчетверку» с номером 125, вернувшуюся с передовой. Башня пробита в трех местах, орудие и пулемет выведены из строя, на дне машины - тела погибших танкистов... Но скоро наступление, и новый экипаж подготовил машину к бою. День 17 января 1942 г. стал переломным. В 23.00 3-я гвардейская дивизия, поддержанная 122-й бригадой, после жестокого рукопашного боя овладела станцией Погостье. 18 января прорвала оборону врага соседняя 11-я стрелковая дивизия, в бою ее тоже поддержали танки. Дивизия была переброшена по льду Ладожского озера из Ленинграда, у многих солдат и офицеров в городе остались умирающие от голода семьи. Воины сражались не щадя себя. Командир 11-й дивизии генерал-майор В.И. Щербаков действовал не по шаблону, умело применил элементы подземной войны. Ночью бойцы 26-го саперного полка скрытно вырыли шурф в железнодорожной насыпи под немецким блиндажом и заложили взрывчатку. После взрыва в насыпи образовался проход, в который устремились солдаты 163-го, 320-го и 219-го стрелковых полков. В результате удалось захватить участок 2,5 км по фронту и 3 км в глубину. Также саперам удалось проделать проходы для танков - утром они вступили в бой. Экипаж Корявко атаковал артиллерийскую батарею, слева и справа от которой находились пулеметные точки. Т-34 подбил противотанковое орудие, но от ответного огня у машины заклинило башню. Удачно маневрируя, танк смог уничтожить еще три орудия, а один расчет - расстрелять из пулемета. Немецкие пулеметные точки были раздавлены гусеницами. К концу дня 20 января от 11-й дивизии практически ничего не осталось. 163-й полк: в строю - 60 человек. 320-й - 32 человека. 122-я бригада потеряла 11 танков, ее 1-й батальон лишился половины своего состава. Соседи по фронту не смогли поспособствовать действиям 11-й дивизии, но ее солдаты удержали захваченные позиции.  
БОИ ЗА ПОГОСТЬЕ И ВИНЯГОЛОВО
Немцам удалось остановить наступление наших войск, позиционные бои затянулись на две недели. Тем временем 2-й ударная армия на своем участке фронта глубоко вклинились во вражеские порядки. Требовалось поддержать этот успех. Во что бы то ни стало. Действия советских танковых бригад под Погостьем. 54-я армия, февраль-май 1942 г. Сформировали новый «кулак». К штурму приготовилась 311-я стрелковая дивизия: 1071-й полк должен был атаковать немцев левее станции Погостье, а 1069-й полк - правее. Пехоту вновь сопровождала 122-я танковая бригада, то есть то, что от нее осталось - два тяжелых танка, несколько средних и легких. В наступлении также участвовали 281-я и 80-я стрелковые дивизии. Противник (333-й полк 225-й пехотной дивизии) укрылся за второй линией укреплений, которая проходила по южной окраине деревни Погостье и опушке леса за железнодорожным полотном. На километр фронта - 10-12 противотанковых орудий, через каждые 20-50 м - пулеметный расчет или автоматчик. Линию усиливали ДЗОТы и блиндажи. 10 февраля советские пехотинцы и танкисты несколько раз ходили на приступ, но безуспешно. 122-я бригада потеряла три танка. Скорее всего, именно в тот день КВ-1 старшего лейтенанта Смирнова вступил в единоборство с вражеским бронепоездом. После неудачных атак восемь танков отправились вдоль железнодорожного полотна в обход немецких укреплений, чтобы поддержать пехоту с фланга. В ходе боя танк Смирнова застрял в незамерзшем болоте в паре километров от Погостья. Экипаж до ночи выстилал бревнами гать, чтобы вывести машину. При этом танк продолжал вести огонь. Когда машина выбралась из болота, на путях показался немецкий бронепоезд (на данном участке полотно не было разобрано). Командир танка приказал открыть огонь. Но снарядов уже не было. Бронепоезд неумолимо приближался, и Смирнов выбрал таран. Механик-водитель Дмитрий Некрасов направил KB точно в цель. Страшный удар сбросил с мест и оглушил всех танкистов. Но враг был повержен: паровоз и платформы с орудиями полетели под откос... По данным из немецких архивов в тот период группу армий «Север» поддерживали три бронепоезда - №№ 6, 26 и 30 германских железнодорожных войск. 18-ю армию обслуживал № 30. Он действовал на линии Тосно - Любань - Чудово. Возможно, что, кроме «номерных», в боях участвовали и другие бронепоезда, вспомогательные.  Известно, что немцы охотно использовали советские броневагоны и товарные вагоны, обшитые листами брони. На крышах возвышались башни от захваченных танков БТ-7, Т-26, Т-34. На открытых платформах стояли зенитные орудия. Чтобы не возникало путаницы, импровизированным бронепоездам присваивали звучные названия. Таран немецкого бронепоезда танком КВ-1 ст. лейтенанта Смирнова Один бронепоезд курсировал по одноколейной дороге Мга - Будогощь и вел губительный огонь по нашей пехоте в районе Погостья. В немецких документах отмечено, что в марте 1942 г. был потерян один бронепоезд, окруженный советскими войсками в районе Любани. Но к железнодорожному полотну у Любани наши войска тогда так и не прорвались. Возможно, что речь идет о бронепоезде, который таранили наши танкисты. Три месяца пролежал механик-водитель Дмитрий Некрасов в госпитале. За подвиг, совершенный у Погостья, его наградили орденом Красного знамени (в конце войны гвардии лейтенанта Некрасова удостоят звания Героя Советского Союза). 12 февраля 1942 г. после часовой артподготовки наша пехота во взаимодействии с танками вновь пошла в атаку. Полки 311-й дивизии вклинились в немецкую оборону, но были прижаты к земле шквальным огнем. Тогда комдив Бияков приказал танками подтащить полковые пушки на 200-300 метров к немецким ДЗОТам. На практике это выглядело так. Т-34 или КВ-1 брал на прицеп пушку, расчет взбирался на броню. За танком двигалась пехота. Приблизившись к немецкому ДЗОТу или блиндажу, танк открывал огонь, чтобы прикрыть артиллеристов, а они тем временем разворачивали пушку и били прямой наводкой. Дело довершали пехотинцы, которые забрасывали врага гранатами через амбразуры, двери и дымовые трубы. Немцев явно застали врасплох: 311-я дивизия прорвала их оборону и методично уничтожала вражеские ДЗОТы внутри укрепрайона. Опыт переняли на соседних участках фронта - стали формировать штурмовые группы. Однако успех развить не удалось - силы атакующих были на исходе. Конечно, по документам одной немецкой 296-й пехотной дивизии противостояли до восьми советских дивизий и две танковые бригады. Но почти все они количественно уменьшились до полка, батальона, а то и роты. Так, в 177-й стрелковой дивизии к 12 февраля 1942 г. оставалось всего 80 штыков. Бойцы удерживали отвоеванную северную часть деревни Погостье, одноименную станцию и близлежащий участок железнодорожной насыпи. Командование пополнило дивизии последними резервами. На передовую ушли солдаты из тыловых частей и прибывшие по ладожскому льду ленинградцы, которых буквально шатало от голода. На помощь сильно поредевшей 122-й прислали 124-ю танковую бригаду полковника А.Г. Родина - 31 КВ-1. Их перебросили из Ленинграда скрытно и быстро. Чтобы 47-тонные машины прошли по замерзшей Ладоге, сняли башни, частично демонтировали броню и оборудование. Танки тащили башни за собой на специальных санях. К решительной атаке готовились два батальона - 23 танка КВ-1,16 бронеавтомобилей БА-10, четыре самоходные артиллерийские установки, 124-й мотострелково-пулеметный батальон. Требовалось открыть дорогу на Любань - тогда единственную в здешних краях добротную грунтовую трассу. А для этого - разгромить укрепрайон, освободить Виняголово и продвигаться на Костово. Утром 16 февраля 1942 г. после мощной артиллерийской подготовки началось наступление. Главный удар наносила 124-я бригада. Выкрашенные в белый цвет танки шли двумя эшелонами: 1-й батальон майора Н.М. Рыбакова, 2-й батальон майора Е.Г. Пайкина (10 машин). Вместе с ними атаковали 3-й и 1029-й полки 198-й стрелковой дивизии. Им противостояли части 333-го полка полковника Тима 225-й пехотной дивизии, «панцеры» 12-й танковой дивизии и самоходные орудия. Следует отметить, что в составе 12-й немецкой танковой дивизии воевал Курт Книспель, в дальнейшем - самый результативный ас Второй мировой войны (подбил 168 танков). В январе 1942 г. Книспель был наводчиком в экипаже Pz.IV унтер-офицера Рубеля из 29-го полка (боевая группа Кауфмана). 17 апреля танк был подбит, а половина экипажа выведена из строя. На правом фланге февральского наступления советских войск были 122-я танковая бригада и части 311-й стрелковой дивизии, которые должны были расширить полосу прорыва и обезопасить основные силы от возможного флангового удара. Их противник: 283-й полк 96-й пехотной дивизии Вермахта. Под непрерывным обстрелом 1-й батальон 124-й танковой бригады вместе с пехотой преодолели железнодорожную насыпь и обошли Погостье с запада. Такого количества советских тяжелых танков здесь не ждали, немцы не выдержали натиска и в панике бежали. На южной окраине деревни они потеряли несколько сотен убитыми. Первый эшелон атакующих ушел вперед, второй расчищал местность южнее Погостья. Разгромив противника, засевшего в деревне, KB 1-го батальона занялись укрепленным тыловым лагерем. Здесь пехота попыталась самостоятельно уничтожить ДЗОТы и землянки, но была остановлена шквальным огнем. Танки же без труда разделались с вражеской фортификацией и прошлись по ней своими гусеницами. Разгромив «лесной лагерь» советские танки к четырем часам дня вышли на дорогу Погостье - Костово - Любань и устремились на Виняголово. Им пытались помешать одиночные танки из 12-й дивизии. Но напрасно - три вражеские машины были захвачены. В общем, наступление развивалось вполне удачно. Но зимой 1941/42 гг. снег лег рано, болота не успели промерзнуть. Тяжелые машины забуксовали... СУ-Т-26 - 76-мм самоходная установка на базе танка Т-26. Противник, получив передышку, организовал в своем тылу эффективную оборону. Определив направление главного удара советских войск, немецкое командование стянуло к дороге Погостье - Виняголово противотанковые батареи и саперные подразделения. Зная, что броню KB не берут снаряды 37-мм пушек, применили новую тактику. Воспользовались тем, что в лесистой местности обзор из танков ограничен, а дистанция боя коротка. Огонь открывали со 100-150 м, били в борт, по гусеницам, по приборам наблюдения и антеннам радиостанций. 13 наших танков получили повреждения, но их ходовая часть не пострадала. Кроме 37-мм калибра, немцы применили в том бою и более тяжелые системы и боеприпасы. У моста через Мгу им удалось подбить несколько советских танков, у одного KB взрывом сорвало башню. На пути наступавшей 124-й танковой бригады спешно ставились мины. Однако все это лишь замедляло продвижение советских танков. К 16.30 KB ворвались в деревню Виняголово. Казалось, победа близка. Но противнику удалось подтянуть резервы и отсечь пехоту. В этот момент по нашим танкам ударила из засады самоходка (по немецким данным, одна из четырех, действовавших в районе Погостья). Три танка были подбиты. Поняв, что без пехоты Виняголово не удержать, танкисты отступили. Теперь линия фронта проходила в паре километров от деревни. В 18.48 по Виняголово дали залп «Катюши»... На правом фланге 122-я танковая бригада и 311-я стрелковая дивизия вышли к реке Мга. Дальше они продвинуться не смогли. Тяжелый бой закончился. Наши войска разгромили погостьевский укрепрайон - выбили основную опору обороны противника, создали предпосылки для дальнейшего наступления. В бою 16 февраля 1942 г. 124-я танковая бригада уничтожила (по отечественным источникам) три пехотных батальона и множество огневых точек, захватила три танка, бронемашину, пять пушек, пять мотоциклов, 1600 мин и 1400 ручных гранат. Собственные потери в тот день: убитыми - 10 человек, подбито шесть КВ-1 (один сгорел), не установлено местонахождение четырех танков, застряли в реке и воронках пять танков. После дня передышки войска возобновили наступление. 18 февраля 124-я танковая бригада, 198-я стрелковая дивизия и 6-я бригада морской пехоты вновь атаковали Виняголово. Но и в этих жестоких боях (до 20 февраля) взять деревню не удалось. Под Виняголово танки и пехоту поддерживали самоходные установки СУ-Т- 26 (две такие из 124-й танковой бригады были потеряны в бою). Эти боевые машины - большая редкость. Их изготовили в ограниченном количестве в блокадном Ленинграде. База - легкий Т-26. Его 45-мм пушка не годилась для борьбы с полевыми укреплениями, поэтому ленинградские специалисты предложили установить вместо башни 76-мм полковую пушку под массивным щитом. Огневую мощь усилили двумя пулеметами ДТ. Тем временем противник, подтянув резервы, закрепился на новом рубеже. Наступать вглубь немецкой обороны по единственной лесной дороге опасно: с левого фланга над нашим танковым клином «висел» шальский узел обороны. Враг мог в любой момент отсечь авангард от основных сил. В связи с этим командование изменило направление главного удара, 124-ю и 122-ю танковые бригады и стрелковые дивизии перенацелили на восток - громить немецкую оборону под Шалой.  
ШТУРМ ШАЛЬСКОГО УКРЕПРАЙОНА
28 февраля 1942 г. Ставка скорректировала задачи 2-й ударной и 54-й армиям. Теперь они наступали навстречу друг другу, чтобы окружить любань-чудовскую группировку противника. Кольцо должно было замкнуться в Любани. С этого времени наступательная операция стала именоваться Любанской. Немцы тоже планировали окружение, перерезав место прорыва 2-й ударной армии в районе Мясного Бора. В волховских лесах и болотах развернулось «соревнование»: кто кого первым возьмет в кольцо. Бой за Шальский укрепрайон. 54-я армия, 20 февраля - 12 марта 1942 г. Вермахт обладал здесь значительным преимуществом: дивизии снабжались по железной дороге (линия Мга - Тосно - Любань). Советским войскам все необходимое доставлялось по плохим лесным дорогам. Весной, в паводок, снабжение и вовсе должно было прекратиться... В конце февраля 2-й ударной армии оставалось всего 5 км до Любани. Советская артиллерия стреляла по станции, линия фронта приблизилась к немецким штабам. Две недели наши танкисты и пехотинцы расшатывали оборону шальского укрепрайона. Танки продвигались по лесным дорогам и узким просекам. И опять казалось, что победа близка... Советским войскам противостояли 283-й и 284-й полки 96-й пехотной дивизии и 333-й полк 225-й пехотной дивизии. Для более эффективной обороны формировались группы истребителей танков. В каждую входили три солдата под командой унтер-офицера, вооруженные противотанковыми минами, ручными и магнитными противотанковыми гранатами. Как правило, такую группу прикрывало пехотное отделение. Немецкие солдаты старались вплотную приблизиться к танку, чтобы нанести ему максимальный ущерб. Поединок советских танкистов и немецких истребителей танков был беспощадным, пленных не брали. 37-мм снаряды пушек Pak-35/36 оказались слабы для брони КВ. В марте 1942 г. в полосе обороны 284-го полка 96-й пехотной дивизии Вермахта против наших танков, наступавших на Шалу, применили новинку - надкалиберная кумулятивная оперенная мина 3,7 cm StieL.Gr.41. Она устанавливалась на срезе ствола и выстреливалась холостым зарядом, могла вывести из строя тяжелый танк. Дальность была невелика - всего 300 м, но именно у Погостья немецкие артиллеристы вели огонь с коротких дистанций. Несмотря ни на что советские танки двигались к развилке дорог в тылу шальского укрепрайона, перекрывая основным силам врага путь к отступлению. Эта дорожная развилка получила у немцев название «Звезда Мерседес» (по форме она напоминала знаменитую автомобильную эмблему). Самые тяжелые бои шли здесь с 20 по 23 февраля. Натиск наших KB пытался задержать 1-й батальон 284-го полка с 88-мм зенитным орудием, пробивавшим броню тяжелых танков. Но немецкий батальон вскоре сам оказался в безвыходном положении... С 16 по 25 февраля 1942 г. советская 124-я танковая бригада потеряла убитыми 121 солдата и офицера, 26 пропали без вести. Подбиты 13 КВ-1, четыре танка пропали. Сгорели две самоходки СУ-Т-26, выведены из строя бронемашина БА-10 и шесть автомобилей. Но бригада не утратила боеспособности. Только 9 марта ее 1-й батальон уничтожил полковой штаб, несколько ДЗОТов, подбил шесть танков 12-й дивизии противника, 2-й батальон уничтожил батальон пехоты, разрушил несколько блиндажей, подбил танк и самоходное орудие, захватил минометную батарею, 20 пулеметов и 15 автоматов. Чтобы ускорить развязку, командование ввело в бой 16-ю танковую бригаду (семь KB, 17 БТ-7, шесть Т-26, одна самоходка). За несколько дней саперы проложили в густом лесу просеку к железнодорожной насыпи. В ночь с 10 на 11 марта танки преодолели трехметровую преграду с фронта и двинулись вдоль нее на юго-восток. Бригада атаковала там, где ее не ждали. Немцы стянули основные силы в район перекрестка «Звезда Мерседес» (против 122-й и 124-й бригад) и пропустили удар 16-й. 12 марта после ожесточенного боя Шальский узел пал, враг понес тяжелые потери. По немецким данным, был практически полностью уничтожен 1-й батальон 284-го полка 96-й дивизии, в строю остались четыре офицера и 29 солдат. Был сильно потрепан и 1-й батальон 283-го полка. Остатки разбитых немецких частей отходили через перекресток «Звезда Мерседес», многочисленные группы блуждали по лесам, пытаясь выйти к своим. От 1-й роты 1-го батальона 333-го пехотного полка осталось всего 30 человек, стрелять по советским танкам могла только 88-мм зенитка единственная сохранившаяся в строю.  
БОИ ЗА ДЕРЕВНИ ДУБОВИК И ЛИПОВИК
Разгромив немцев под Шалой, советские дивизии шли навстречу 2-й ударной армии. Не имея возможности наступать на Любань через Виняголово, наши войска прорывались через Кондую. И здесь удачно действовали танкисты 124-й бригады. Они зашли в тыл противника и перерезали дорогу Макрьевская Пустынь - Кондуя. Опасаясь окружения, противник оставил Кондую и отошел к Макарьевской Пустыни. Каменные здания монастыря (основанного в середине XVI в.) немцы превратили в оборонительный узел. 1 и 2 апреля танки и пехота безуспешно атаковали врага, сидевшего за крепкими стенами. 9 апреля 124-я бригада и 80-я стрелковая дивизия вновь пошли на штурм... В это время 107-й отдельный танковый батальон вместе с 1-й горнострелковой бригадой и 6-й бригадой морской пехоты двинулся к Виняголово. Шли в тяжелейших условиях. Снег быстро таял, солдаты проваливались в ледяную жижу по пояс, а когда нужно было залечь под обстрелом, погружались целиком. 1-я бригада сумела форсировать реку Мга и закрепиться на противоположном берегу. Небольшие отряды пробились в немецкий тыл. Экипаж Н.И. Барышева на трофейном танке Pz.III вместе с горнострелковым батальоном несколько дней громили вражеские тылы, после чего вышли к своим. Противник подтянул резервы и оттеснил советские войска на исходные позиции. Не удалось выбить врага и из Макарьевской Пустыни. После нескольких попыток наше командование прекратило наступление. 2-я ударная армия не дошла до Любани 5 км, 54-я армия - 15 км. Любаньская операция не достигла своей цели. 2-я ударная потеряла много людей и техники, и теперь 54-я армия была вынуждена действовать в одиночестве. Немецкие войска тоже были обескровлены и могли удерживать только отдельные опорные пункты. Сплошной линии фронта не было. В болотистой местности вырыть нормальный окоп невозможно, и солдаты возводили укрепления из бревен, заполняя простенки землей. Ставка ВГК еще раз скорректировала задачу: нанести основной удар в юго-восточном направлении; развивая наступление на деревни Дубовик и Липовик, отрезать немецкие войска, оборонявшиеся на киришском плацдарме. С этого плацдарма противник мог вновь устремиться от реки Волхов к реке Свирь, соединиться с финскими войсками, уничтожив «Дорогу жизни» и образовав непроницаемое «большое кольцо» блокады Ленинграда. Советская 16-я танковая бригада вела наступление с конца марта. KB с трудом шли по раскисшей дороге Зенино - Дубовик. Но наши танкисты, сбивая вражеские заслоны, упорно продвигались вперед. На подходе к деревне Дубовик их пыталась задержать 6-я танковая рота 29-го полка 12-й танковой дивизии - шесть Pz.IV и семь Pz.III. Согласно немецким документам, удалось подбить четыре советских танка. Но KB все же прорвались. В Дубовик вошли, опять же, по немецким данным, 10 советских танков и пехота. Завязался тяжелый бой, деревня несколько раз переходила из рук в руки. Немцы смогли удержать Дубовик, но от их батальона (26-го пехотного полка) осталось лишь несколько человек. 26 марта погиб герой 16-й танковой бригады лейтенант Александр Мартынов. Он отличился 8 ноября 1941 г., когда на подступах к городу Волхов в районе деревни Жупково его экипаж отразил атаку 14 вражеских танков. При этом KB Мартынова подбил пять и захватил три немецких танка, вытащив их с поля боя. Трофейные машины перекрасили и включили в состав танковой бригады. В бою за Дубовик совершил подвиг экипаж КВ-1 старшего лейтенанта П.П. Бачилова. Танк прорвался на единственную дорогу, которая связывала деревни Дубовик и Липовик. У машины была повреждено орудие, но она не ушла в тыл, а стала курсировать по дороге, уничтожая немецкие обозы. После боя KB, направлявшийся на сборный пункт, нарвался на немецкую противотанковая группу, которая смогла повредить гусеницу. Танкисты в обездвиженном танке отбивались от наседавшего врага. На выручку пришли другие экипажи. Освободить деревни Дубовик и Липовик с ходу не удалось, советским войскам пришлось остановиться на этом рубеже. В апреле-мае 1942 г. стрелковые дивизии, 16-я и 122-я танковые бригады неоднократно пытались прорвать вражеский фронт. Противник, понимая стратегическое значение этих деревень, не жалел здесь ни сил, ни средств. Деревню Дубовик удерживал 176-й полк 61-й пехотной дивизии, а Липовик - 24-й полк 21-й пехотной дивизии. Их поддерживали машины 29-го полка 12-й танковой дивизии, большое количество отдельных подразделений. Командование было вынуждено перебрасывать сюда войска с других участков фронта. Так, под Липовиком оказался  2-й  парашютно-десантный  полк - элита германской армии. 7  мая 1942 г. немецкую линию обороны прорвала 16-я танковая бригада, поддержанная 32-й отдельной стрелковой бригадой 4-го гвардейского стрелкового корпуса. В условиях весеннего разлива танкисты смогли найти брод на реке Чагода. Но противник устроил ловушку: саперы установили на дне мины и фугасы большой мощности, обнаружить которые было очень сложно. И все-таки советские танки прошли. Первым форсировал реку КВ-1 старшего лейтенанта П.П. Митовосяна. Уничтожил несколько орудий и до 30 вражеских солдат. Благодаря героизму танкистов войска вклинились во вражескую оборону на  несколько километров, но освободить Дубовик и Липовик и на этот раз не удалось. Тем не менее, погостьевский выступ на линии советско-германского фронта улучшил положение наших войск. Теперь под угрозой оказались железнодорожные перевозки противника на участке Мга - Кириши. К тому же советские дивизии «нависали» над киришским плацдармом противника, угрожая ему с тыла.  
ИТОГИ ЛЮБАНСКОЙ НАСТУПАТЕЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ
Наступление на Любань выдохлось, так и не увенчавшись успехом. Немцы окружили вклинившиеся в их оборону войска 2-й ударной армии, могли окружить и 54-ю в погостьевском «мешке». В ходе боев в конце марта – начале апреля 1942 г. советские войска пытались пробить «горловину» в мешке, а немецкие – ликвидировать прорыв. В итоге удалось расширить «горловину», восстановив коммуникации 2-й ударной армии, но ее положение все равно оставалось отчаянным. Не хватало боеприпасов, продовольствия, медикаментов и перевязочных средств. Ситуация усугублялась весенней распутицей. Поэтому военным советом Ленинградского фронта был отдан приказ о выводе 2-й ударной армии из «мешка». 20 апреля командующим армии был назначен генерал-лейтенант А.А. Власов, сменив тяжело больного генерала Клыкова. В мае-июне 2-я ударная армия отчаянно пробивалась из «мешка». Ее бойцы и командиры выходили из окружения небольшими разрозненными группами, а сам командующий армией генерал Власов попал в плен, и впоследствии встал на путь сотрудничества с гитлеровцами. 54-я армия, которая так и не сумела соединиться со 2-й ударной армией в Любани, перешла к обороне. Любанская наступательная операция завершилась. В целом, данная операция считается неудачной, так как ни одна из ее целей не была выполнена: не был деблокирован Ленинград, не разгромлена группа армий «Север», ни даже выполнена минимальная задача в виде разгрома группировки немецких войск на Волхове. Удалось лишь вклиниться в немецкую оборону в районе Погостья и захватить несколько плацдармов на Волхове. Причинами неудачи операции стали ошибочное стратегическое планирование, недооценка противника, который, хотя и уступал в живой силе, но имел большое превосходство в вооружении и обеспечении боеприпасами, невысокий профессиональный уровень высшего и среднего командного звена, недочеты в управлении войсками, недостаточное снабжение и обеспечение боеприпасами советских войск. Что касается 2-й ударной армии, то причинами ее гибели стали как слабое взаимодействие с 54-й армией, так и чрезмерное промедление ставки с приказом о выводе ее  из окружения. К положительным моментам можно отнести то, что Любанская наступательная операция оттянула на себя значительные силы немецких войск (15 дивизий, из них 6 – из западной Европы), облегчив тем самым положение защитников Ленинграда. Также в результате операции появилась возможность нанести из-под Погостья удар в тыл синявинской группировки противника (что и было сделано в феврале 1943 г.). Планируя прорыв блокады Ленинграда в районе Синявинских высот, советское командование вывело в тыл танковые бригады, чтобы подготовить их к новым сражениям. Последние бои под Погостьем закончились в январе 1944 г., когда враг был разгромлен и отброшен от Ленинграда. По статье Д.Базуева, журнал «Броня».

https://v-ipc.org/man/39640/