Комаров Дмитрий Евлампиевич

Василий Левшенков

Идем на таран
Документальная повесть

На фронт!
Перекаты жизни
Встреча с войной
Наказ старого танкиста
Экипаж
Друзья-товарищи
На переднем крае
Первый бой
Эх, Русланов!
Первая награда
Батя
На малой земле
Разведка боем
Клятва
Штурм
Горим!
Вести
Все сначала
Какая она — Тува?
Быстрота и натиск
Два часа
Идем на таран!
Отомстим!
На Бобруйск!
Дни отчаяния
Возвращение
По полугорю не плачут
Осколочным, огонь!
Нарев

ОТ АВТОРА

В основу повести о Герое Советского Союза Д. Е. Комарове легли документы, хранящиеся в архиве Министерства обороны, в Белорусском музее истории Великой Отечественной войны, статьи газет и журналов военного времени, фронтовые письма, воспоминания участников боев 1943—1944 годов.
За помощь в сборе документов и материалов для этой книги выражаю искреннюю благодарность бывшему командиру танковой бригады, ныне генерал-лейтенанту танковых войск Кожанову Константину Григорьевичу, майору запаса Черкасову Сергею Федоровичу, старшему лейтенанту запаса Федорову Николаю Александровичу, старшине запаса Звереву Ефиму Никитовичу, полковнику Алимову Ивану Ивановичу, работникам архива Министерства обороны.
Надеюсь, что книга попадет в руки товарищей, друзей и сослуживцев Дмитрия Комарова, которые дополнят ее новыми сведениями о Герое.

НА ФРОНТ!

Поезд отправлялся засветло. Солнце уже закатилось за громады московских зданий, но багрянец еще переливчато играл на окнах вокзала и румянил лица суетившихся на платформе пассажиров.
Комаров, высунув в окно вагона чубатую голову, с любопытством смотрел на военных, толпившихся у подножки. Вход в вагон охранял бдительный проводник с невозмутимым, бесстрастным лицом.
Сержант в пилотке, с подвешенной на марлевой лямке забинтованной рукой, упрашивал проводника, прикладывая здоровую руку к груди. Сзади четверо солдат с сундучками и чемоданами возбужденно размахивали руками и кричали.
Проводник оставался невозмутимым.
Поймите же, не имею права. Вагон плацкартный...
До отправления поезда оставались считанные минуты, а пассажиры прибывали и прибывали, толкаясь и переругиваясь в проходах вагона. Комаров взобрался наверх, под самую крышу — на третью полку.
«Тут, по крайней мере, спокойнее, никому не мешаешь»,— думал он, разуваясь.
Он аккуратно уложил свои вещи: чемодан и сапоги— рядом с собой, шинель —под голову. Лег, вытянул ноги и повеселел.
Красота! — воскликнул он и посмотрел вниз. Но внизу никто не разделял его настроения. За столиком сидел майор со скуластым лицом и злыми глазами. Он чем-то был недоволен и скрипучим голосом отчитывал старшего лейтенанта в красной железнодорожной фуражке.
Нельзя так, нельзя, вагон не резиновый.
Приказ военного коменданта, — спокойно отвечал старший лейтенант.
Рядом с майором сидел тот самый сержант с раненой рукой, который упрашивал проводника. Лицо у него усталое, а глаза веселые. Видимо, рад удаче — пустили в вагон.
Когда поезд загромыхал по стрелкам, Комаров облегченно вздохнул, повернулся к стенке и закрыл глаза.
Всю прошедшую ночь он ехал в переполненном общем вагоне и дремал сидя. Не мог соснуть и днем. Сколько пришлось исходить и изъездить по Москве, пока он разыскивал отдел кадров, оформлял предписание к месту службы, получал продаттестат и продукты на дорогу, потел в очереди на вокзале, добиваясь билета на поезд к фронту!
Фронт! Легко сказать. Сколько жизней пожирает его ненасытное пламя?! Колька Сергеев погиб, дядя Харитон пропал без вести. Почти в каждом доме родной деревни побывало горе. Что-то долго нет писем от друга — Мишки Кузнецова.
«А ты,— спрашивал себя Комаров,— готов взглянуть в глаза смерти? Думаю, что встретить смерть сумеешь без дрожи в коленках. Страшно стать калекой, обезображенным уродом, какого видел на базаре в Ветлуге. Тоже воевал танкистом, горел в машине. Лицо у него розовое с перепонками, будто в гусиных лапках, пришитые неуклюжие уши, унылые глаза под шершавыми следами спаленных бровей. Он передвигался, опираясь на деревянные костыли. Посмотришь на него — всем существом овладевает беспокойство.
А этот сержант, сидящий внизу... Лицо крестьянское. Сам не молод. А рука на привязи. Будет ли служить ему, или до конца дней инвалид? Нет, фронт, видать, очень непростое дело».
Поезд под покровом темной ночи бежал вперед, ритмично выстукивая барабанную дробь: тра-та-та, тра-та-та.
Дальше летят мысли. Танковое училище в Ветлуге. Выпускной вечер. Приказ Наркома обороны о присвоении офицерского звания «лейтенант».
Пламенная речь начальника училища:
Офицеры танковых войск — гордость и надежда Красной Армии. Враг будет разбит, победа будет за нами!
Прощание с командирами и преподавателями училища.
Разве можно забыть отеческую заботу начальника училища?
Ты едешь на фронт. Там всякое бывает, быть может, до конца войны и не придется побывать дома. Перед отъездом разрешаю отпуск домой на трое суток. Сходи, порадуй мать, пусть погордится, какого бравого офицера вырастила. А оттуда в отдел кадров и в часть.
Пока учился, мама три раза промерила своими немолодыми ногами путь от Синчуважа до Ветлуги, чтоб повидать сына и побаловать его вкусной домашней снедью. Смотрела на сына с тоской и радостью, приговаривала:
Да ты ешь, ешь, хоть раз досыта покушай,— сокрушенно покачивала головой и втайне молила бога, чтобы скорее закончилась война и избавила ее Митю от гибели.
60 километров от Ветлуги до родной деревни Комаров одолел в один день. Новенькое офицерское обмундирование, хромовые сапоги, портупея через плечо, погоны с двумя звездочками очень шли к лицу и отройной фигуре Дмитрия, будто на роду у него написано быть кадровым военным.
Старики и молодые, встречаясь с Дмитрием, не скрывали радости и восхищения. Он еще шел по деревне, а молва птицей летела далеко вперед. Пока дошел до своей избы, там уж собрались женщины.
Мать суетилась, не зная, как лучше, как вкуснее, как обильнее угостить любимого сына. Раздобыла молока, сметаны, кусок солонины, яиц. Возилась у печки, а сама нет-нет да бросит на сына торопливый озабоченный взгляд: жених-красавец. Надо б самогонки достать, ребят, девушек позвать, сделать вечер. Пусть повеселятся как следует!
Материнское сердце! Кто еще способен так точно, чувства, желания, намерения, безошибочно угадывать волнения своих детей?!
В тот же день Дмитрий встретился с Таней. Он знал ее с тех пор, как научился пешком ходить под стол. Видел ее плаксивой и бойкой, ревущей от побоев маленького братишки и таскающей за волосы мальчугана-забияку, умной и сообразительной за партой и растерянно-беспомощной, когда не выучит урока. Но больше такой, какая она сейчас есть,— крепкой и ловкой, как мальчишка, с голубыми, как синь неба, улыбчивыми глазами, с тихим приятным голосом.
Как тебе идет военный костюм!—сказала Таня.— Кончится война, останешься служить в армии?
Не знаю.
...Не открывая глаз, Дмитрий тяжело вздохнул. Родной край — леса и перелески, желтые поля и зеленые полянки, милая деревня на косогоре — все это осталось далеко-далеко...
Как ни хорошо было дома, а наступила пора расставанья. Они спустились к мостику на ручье Синчуваж. Мать в слезах крестила сына.
Увижу ли я тебя?
Брат Яша крепился. Ему пятнадцатый год. Ростом гонится за Митей.
Остаешься старшим,— наказывал Дмитрий,— помогай матери. Вишь, вымахал какой, скоро меня догонишь.— А у самого комок в горле.
Панфил, брат помладше, не удержался, заплакал.
А ты чего? Самый бойкий Комаров — и плачет!
Больше всех хлопот доставила пятилетняя сестренка Катя. Обвив ручонками шею брата и не вытирая струящихся по пыльному лицу слез, твердила:
Не пущу, не пущу!
Шофер попутной машины, пожилой мужчина из Шахуньи, сочувственно смотрел на провожающих, терпеливо ждал и не торопил.
Последней прощалась Таня. Зардевшись, но смело, не стыдясь толпы деревенских, поцеловала в щеку. Поцеловала и поникла, побелела. А потом долго махала вслед машине, скрывшейся в пыли...

ПЕРЕКАТЫ ЖИЗНИ

Оставим на время в покое уснувшего на третьей полке Комарова и его сны и расскажем, что было с ним до того, как он надел военную форму.
Обратимся к тому времени, когда он, семилетний, чуть-чуть курносый, вихрастый мальчуган, в новых лаптишках, в новой домотканой клетчатой рубахе и таких же домотканых портках, перекинув через плечо холщовую сумку с букварем, вытянувшись перед отцом и матерью, гордо сказал:
Буду учиться только на «отлично!»!
Школа в Петухах совсем рядом, до нее каких-нибудь полтора километра. Это обыкновенная деревенская изба-пятистенка, две большие комнаты и полутемный коридор между ними. А учатся одновременно четыре класса: в одной — первый с третьим, в другой — второй с четвертым.
Не беда, что в то время, как новички нараспев называют буквы русского алфавита, ученики третьего класса решают задачки.
И в дождь, и в бурю, в солнце, и в непогоду резвые Митины ноги каждодневно совершают путь от Синчува-жа до Пеггухов и обратно.
А вечерами мальчишка засиживался с книгой у тусклой керосиновой лампы, поглощая взахлеб сказки, рассказы и были. Подходила мать, ласково приглаживая упрямые вихры, увертывала фитиль лампы и говорила полушепотом:
Спать пора, сынок, керосин тоже денег стоит!
Он поднимал усталые глаза и вдруг замечал, как неистово плачет маленький братишка Яша, причмокивая, сладко спит на полу под цветным одеялом брат Ефрем, а отец на маленькой скамеечке плетет лапти.
Мать придвигает кусок плотного и увесистого, как камень, ржаного, пополам с картошкой хлеба и деревянную миску теплых перепревших щей.
На, поешь, а то голодному и сон нейдет.
Митя по привычке выковыривает из ломтя нерастолченные желтоватые кусочки картофеля и прихлебывает щи.
Отец, одобрительно похлопывая по худенькой спине сына, говорит:
Учителька хвалила тебя. Думаю, чем порадовать парня? И вот, гляди, подарок — новенькие, легонькие лапти.
Забравшись под теплое лоскутное одеяло к Ефрему, Митя снова улетал из своей тесной избенки в просторный светлый мир...
Время шло, жизнь текла вперед. Село Черное. Здесь в семилетней школе его учили понимать реальный мир природы и человека.
Здесь, в школе, в нем заговорила гордость за свое славное Отечество, за героев революции, свергших власть царей, капиталистов и помещиков. Здесь он понял величие своего народа, строящего новое, самое справедливое человеческое общество на земле.
Учиться было очень трудно. Колхоз еще не встал на ноги, урожаи — низкие. На трудодни давали ржи так мало, что чистый хлеб из одной ржаной муки был только по праздникам. Приварок тоже не густ. На себе — сермяжное, на ногах — лапти да онучи.
Но решимость учиться дальше была настолько сильной и непреклонной, что отец, втайне мечтающий о дне, когда старший сын начнет входить в хозяйство, сам хлопотал об устройстве Мити в среднюю школу.
Сняв квартиру в деревне Лихановцы под Шахуньей, отец взял подводу и отвез хозяину пуд муки, мешок картошки, десятка три яиц, кусок сала, луку, немного ячневой крупы и пшена. У Мити были обновки: новая ситцевая рубашка, полупальто, сшитое руками матери из ее старого пальто, новые ботинки на резиновых подметках. В городе нужно одеваться по-городскому и так, чтобы парень не краснел от бедности. Домотканые штаны сойдут, они новые, крепкие, в рубчик, покрашены в темно-синий цвет, не отличаются от настоящей материи машинной работы.
Город не деревня. Там на каждом шагу нужны деньги. Подростки, товарищи по школе, после уроков, по вечерам часто толкались гурьбой у дверей клуба железнодорожников, пытаясь прорваться без билета в кино.
У кого была пара рублей, тот мог спокойно, без унизительных упрашиваний не только посмотреть кинокартину, но и постоять в ярко освещенном фойе, выпить вкусной газированной воды с сиропом.
У Мити не бывало денег на развлечения, а прорваться в зал без билета было не в его характере, и потому он чурался ребят, слишком падких на развлечения.
Митя повзрослел, вытянулся, раздался в плечах, похорошел. Его глаза уже останавливались на красивых девичьих лицах и ловили в ответ лукавые взгляды. Молоденькие работницы со станции подшучивали:
Эй, жених! Крепок как бык, пахать на тебе можно, а ты все со школьной сумкой носишься.
Родители, на хребте которых и без него сидело четверо ребят, готовы были все отдать — лишь бы вывести своего первенца в люди. Три сотни яиц было сдано в сельпо1, чтобы приобрести хлопчатобумажный костюм.
Надев его, Митя долго рассматривал себя в зеркале. Хороший темно-серый модный костюм ладно облегал мускулистую фигуру. Ткань в елочку. Блестящая подкладка, внутренние карманы и даже карманчик для часов. Их пока нет, но будут. Брюки с отворотами выглажены в стрелку. Черные ботинки начищены до блеска.
Митя смотрел на себя и не узнавал. На верхней губе— темный пушок. Пышные упрямые волосы примочены и аккуратно зачесаны назад.
В классе он был самый высокий, да, пожалуй, и самый ловкий и сильный. В новом костюме с широкими плечами он казался переростком, хотя ни в одном классе не сидел по два года.
Хозяин квартиры — сухощавый пожилой мужчина с прокуренными желтыми зубами, старый железнодорожник— как-то вечером сказал:
Вот что, парень, смотри-ка, ей,— он указал на свою дочку,— нет еще и девятнадцати, а она деньги зарабатывает и на шее отца не сидит. А ты, парень, жилысвоего отца тянешь. Ну, если бы ты был один — простительно. А то еще четыре гаврика, как воронята, рты раскрывают, жратвы просят. Не знаю, что скажет твой отец, но я бы сказал: поимей совесть, иди работать, помогай семье.
Дядя Петя! Был бы рад устроиться на работу, да
не возьмут. Мне же и восемнадцати нет,— торопливо
и сбивчиво заговорил Митя, искоса перехватив сочувственный взгляд девушки.— Давно об этом думаю. Знаю, что дома последние крохи собирают и мне отдают. Устроюсь, а учиться буду в вечерней.
Не подумай, что упрекаю. Вижу, ты парень умный, башковитый, и надо бы тебя доучить. Большой человек вышел бы. Но мой совет не приказ. Если желаешь, поговорю с начальником, в контору тебя устроим.
Пожалуйста, дядя Петя, помоги поступить на работу. Благодарить буду, а с первой получки магарыч тебе.
В конторе ремонтно-путевой колонны станции Шахунья Дмитрий Комаров вначале несколько дней работал учеником счетовода. Познакомившись с ним и убедившись, что смышленый, сообразительный паренек подает надежды стать серьезным работником, старший бухгалтер настоял на зачислении его в штат в качестве счетовода.
Через три месяца Митю перевели на самостоятельный участок работы бухгалтером, хотя он еще не достиг совершеннолетия.
Сколько ни проверяю твои документы — все аккуратно и точно, копейка в копейку,— хвалил Митю старый бухгалтер.— Молодец, схватываешь быстро, на лету. У тебя есть врожденная бухгалтерская жилка.
Мите нравилась работа. Нравилась размеренная самостоятельная жизнь, где все рассчитано по часам.
Ровно в шесть утра он был уже на ногах. А когда раздавался первый гудок паровозного депо, он подходил к вокзалу, а в это время к перрону прибывал пригородный поезд. Без пятнадцати семь.
Медленно проходил паровоз, волоча за собой туго набитые людьми темно-зеленые вагоны.
Митя с минуту задерживался, наблюдая, как быстро исчезает говорливый поток людей.
Потом шел дальше по перрону и, выйдя на пути, поворачивал к коричневому зданию конторы.
Начало работы в восемь, а он приходил почти в семь. Свободный час отдавал книгам. Особенно его увлекали Горький и Джек Лондон. Их сильные герои, с большими чувствами, способные переносить трудности, одолевать самые тяжелые преграды, долго, пожалуй, на всю жизнь, оставались его советчиками. Они подсказывали ему: непременно иди вперед, не задерживайся!
Он мечтал, окончив среднюю школу, поступить в железнодорожный институт и стать инженером.
В этот год и началась война. Она шла где-то далеко. Но отголоски ее слышались и в Шахунье. С севера в сторону Горького шло множество эшелонов с войсками, с танками, орудиями, боеприпасами, продовольствием. В обратную сторону, на север, двигались эшелоны с ранеными, везли станки, заводское оборудование, беженцев.
Однажды, придя к станции в обычное время, к первому гудку, и проводив поток людей с рабочего поезда, Митя задержался на перроне. На главный путь со стороны Горького прибывал пассажирский поезд. Было заметно, как из-под одного вагона выбиваются наружу клубы дыма и огня. Горела букса. Поезд остановился. К неисправному вагону подбежали дежурный по станции и рабочие с длинными молотками. Подошел и любопытный Дмитрий. Объявили, что вагон отцепляют, пассажирам предложили перейти в другие вагоны.
На перрон сошла молодая белокурая женщина, держа на руках тоже белокурую кудрявую девочку лет трех, в красном пальто. Было прохладно, а на женщине только ситцевое платье без рукавов. Она оглядела перрон, ища кого-то глазами, наверное, носильщика.
Помочь? — спросил Дмитрий.
Пожалуйста,— улыбнулась женщина.— Вот чемодан и сумка.
Пока шли к другому вагону, Митя спросил:
Откуда?
Из Белостока.
Давно?
Неделю как едем.
Что там?
Ой, не спрашивайте,— заплакала женщина.
Мама, не плачь,— попросила девочка. На ее личике отразился испуг.
Около Минска бомбили. Боюсь, не испугалась ли
она, калекой будет.
В вагоне нашлось место, где посадить девочку и положить чемодан. Девочка дотронулась рукой до Мити-ного плеча и, доверчиво посмотрев в глаза, тихо сказала:
Папа, бух!
Ее папа—военный. Утром вызвали по тревоге,
а нас погрузили в эшелон. Мы даже не попрощались,—
пояснила женщина.
«Спасаясь от гибели, бегут раздетыми и разутыми,— думал расстроенный Дмитрий.— У нее даже нет пальто. А чемодан так легок, что кажется пустым. Может быть, они голодны, а я даже не спросил».
Проходя мимо соседнего вагона, у которого суетились девушки в белых халатах, он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Повернулся и замер от неожиданности. Через окно вагона на него смотрели два больших черных глаза. Все лицо, кроме глаз и рта, было стянуто марлей. Сколько тоски, отчаяния и боли было выражено в упорном взгляде!
«Вероятно, тяжело ранен в голову. Этот еще жив, а сколько там полегло!»
В это утро Дмитрий не пошел на работу, а направился в военкомат. Там он просил отправить его на фронт.
— Дорогой юноша! Воюют не числом, а уменьем,—
наставительно внушал военком.— Работай, трудись, по
могай фронту. Будет наряд — пошлем в училище.
Через несколько дней Дмитрий Комаров был в военном автомобильно-мотоциклетном училище.
Два года он изучал военное дело. Вначале его готовили для службы в автомобильных частях. Потом училище преобразовали в танковое, и он был выпущен офицером танковых войск.

ВСТРЕЧА С ВОЙНОЙ

Проснувшись утром, Дмитрий глянул вниз. Сердитый майор как ни в чем не бывало разговаривал с раненым сержантом. На столике, на газете, были разложены сухари, галеты, стояла початая банка американской колбасы, на кончике острого десантного ножа белел пухлый кусочек лярда.
Вставай завтракать, лейтенант,— позвал майор.
Порывшись в вещевом мешке, Дмитрий достал вареных яиц и сдобных лепешек, которые напекла мать в дорогу, и спрыгнул вниз, довольный, что все уладилось и больше никто ни на кого не сердится и всем хватило места.
В Воронеж прибыли к вечеру. Майор и сержант здесь выходили: один ехал в распоряжение штаба фронта, другой — на побывку по ранению в какую-то воронежскую деревеньку.
Распрощались как приятели. Как же иначе — не только дорожный хлеб делили, но и всю жизнь до капельки пересказали.
Объявили, что поезд будет стоять двадцать пять минут. Комаров проводил товарищей на привокзальную площадь. Ему не терпелось взглянуть на город, выдержавший многочисленные осады врага.
Сгущались сумерки, город погружался в темноту. Насколько видел глаз, всюду жуткие разрушения: горы щебня, остовы полуразвалившихся зданий и мрачные темно-зеленые шапки деревьев над ними. От многих строений остались одна-две стены, и, казалось, дунь ветер— они повалятся; оконные проемы в них были черны, как глазницы скелета.
Но город жил: бренчали трамваи, гудели автомашины, суетились люди.
Комаров уже был на ступеньках вагона, как вдруг раздался истошный вой сирены. Он вздрогнул и взглянул на проводника. Тот был спокоен.
Сейчас поедем, заходите в вагон!
На платформе метались люди, на лицах отражались растерянность и испуг.
Радио объявило об отходе поезда, а Комаров как зачарованный смотрел на черное небо, исполосованное бледными лучами прожекторов. Где-то вблизи хлопали зенитки. Потом донесся глухой, как вздох, отдаленный взрыв. Комаров не отрывал глаз от светящегося неба. В последний момент он заметил в перекрестье световых полос серебряный силуэт самолета. Он, небольшой, в размах рук, медленно плыл над городом. Вокруг него желтые кольца зенитных разрывов.
Необъяснимое чувство задора ворвалось в душу Комарова. Он весело закричал:
Давай поправку! Чуть ближе!
Помолчи, храбрец, а то плюнет—испаришься,— сердито проговорил стоящий рядом старик.
Комаров и сам был смущен: «Мальчишеский восторг!»
Поезд тронулся, а Комаров не спускал глаз с самолета, который никак не мог вырваться из перекрестья прожекторов. Вдруг ярко-белый самолет вспыхнул и с черным хвостом дыма по наклонной пошел вниз. Прожекторы провожали его.
Бурно, как взрыв, загремел весь вагон:
Урра-а!
Поезд шел в полной темноте, без единой лампочки или свечки. Часы повернули на полночь, время спать, но не спится. Комаров думал о пережитом за двое суток в дороге. Шумная Москва, знакомства в пути с бывалыми воинами. А бомбежка в Воронеже? Это уже настоящая война. И ничего! Ко всему привыкают люди, даже к войне.
Когда рассвело, Комаров долго стоял у окна. Вдоль насыпи тянулась грунтовая дорога. После дождя она была черной-пречерной. Очень часто встречались линии окопов, полуразрушенные блиндажи и воронки от бомб и снарядов. Много разбитых машин и орудий. Несколько раз проезжали кладбища с крестами и обелисками.
Вот где бушевала война! Вот они — следы ожесточенных боев!
Днем прибыли в Лиски. Стояли долго-долго, часа три. Говорили, что на перегоне немцы разбомбили путь. И снова ехали по придонской земле. Наконец Дмитрий Комаров сошел на маленькой станции, не доезжая Миллерова. Остальной путь до войсковой части нужно преодолеть на автомашине.
Он переночевал в товарном вагоне, служившем вре-менно вокзалом. Чуть свет отправился в поселок на контрольно-пропускной пункт. То, что он увидел, привело его в замешательство. На месте поселка было настоящее кладбище. Все дома с той и другой стороны улицы были уничтожены дотла, вместо каменных — горы щебня и кирпичной пыли, вместо деревянных — остовы печных труб, черные головешки и серый пепел.
У железной ограды — ствол орудия на разбитом лафете. «Наше или немецкое?» — мелькнул вопрос. У домов и во дворах отрытые щели, местами засыпанные свежей землей воронки и бугорки от взрывов, разбитый трактор, стреляные гильзы снарядов, ржавые пулеметные ленты без патронов, рваные осколки металла с запеченными краями.
Посреди улицы, в саду, большой остроконечный холм с деревянным обелиском на вершине. Братская могила.
Комаров остановился и снял фуражку. На обелиске надпись: «Вечная слава героям, павшим в боях за Родину».
«Кто же они — эти павшие? — недоумевал он.— Почему не перечислили их имена? Неужели и тебе, Дмитрий, судьба готовит такой печальный конец?»
Комаров пошел дальше, гремя коваными сапогами и покачивая чемоданом.
В конце улицы дорога была перекрыта шлагбаумом, по обочинам полосатые столбы.
Это и есть КПП.
Здесь он ожидал немного. Его посадили на первую попутную грузовую машину, направляющуюся в сторону фронта.
Шлагбаум уже давно опустился на место, машина, обойдя развороченный бомбовым взрывом участок шоссе, наращивала скорость, а перед глазами Комарова стоял разрушенный поселок с могилой неизвестных солдат.
По сторонам дороги встречались обгорелые и подбитые танки с черными крестами и со звездами, полусгоревшие автомашины, тягачи, повозки, орудия, ржавое и горелое железо.
У обочин дороги на щитах боевые призывы: «Вперед, на Запад!|»
Что везешь? — спросил он наконец у шофера, пожилого, с сединой человека.
Гостинцы для фрицев,— спокойно ответил сержант, не отрывая взгляда от шоссе.
Ого! Значит, я сел на пороховую бочку?
Немного крепче. От той останется что-нибудь для
похорон, а от этой — все на воздух,— не меняя тона, пояснил шофер и выразительно посмотрел на молоденького лейтенанта.

наказ старого танкиста

Штаб бригады он разыскал в балке, сплошь заросшей молодым дубняком и темнолистой ольхой.
Начальника штаба не было. Принял его помощник начальника — худенький младший лейтенант.
Тщательно осмотрев врученный Комаровым пакет и убедившись в целости сургучной печати, младший лейтенант вскрыл его и извлек «Личное дело». Несколько раз глаза младшего лейтенанта изучающе задерживались на спокойном лице Комарова и снова углублялись в документы.
Я представлю вас командиру бригады. Чемодан, шинель оставьте здесь. Внешний вид как будто ничего. Но... — младший лейтенант обошел кругом, выискивая непорядок,— мне кажется, сапоги нужно почистить, неплохо было бы сменить воротничок, но, боюсь, займет много времени, гимнастерку сзади чуть-чуть дернуть и сборки чуть-чуть разогнать.
«На фронте — и такая требовательность к внешнему виду»,— удивлялся Комаров.
Через несколько минут он стоял навытяжку перед черноусым полковником. Немолодое, чисто выбритое лицо, подкрученные усы, аккуратно причесанные темно-серые волосы, старательно выглаженная и ладно подогнанная на крутых плечах шерстяная гимнастерка с блестяще-белой кромкой подворотничка — вот он какой, командир бригады.
Теплый взгляд его веселых карих глаз располагал к себе. Усадив лейтенанта на табуретку, полковник беседовал с ним задушевно, как отец с сыном.
Доехал без происшествий?
В Воронеже была бомбежка, но все обошлось благополучно.
На фронте затишье, но бомбежки в тылу и на дорогах бывают. И по нам могут ударить, если не маскироваться. Итак, бомбежку видел, но пороху не нюхал?
Нет, товарищ полковник.
Со дня на день нужно ждать сигнала «вперед»,
и тогда загрохочет земля и небо. Женат, а?
Холост.
Правильно. После войны будет изобилие невест, по десятку на каждого придется. А? Но это не хорошо, а очень плохо. Несем большие потери. Вдовы и невесты горьким горем заливаются. Ну, чего поник? — От внимательных глаз командира не ускользнул румянец, вспыхнувший на обветренных щеках лейтенанта.
Есть зазноба, говори?
Есть девушка, ну... как сказать, хорошая, надежная
девушка, как подруга.
И сколько вам лет, жених?
С двадцать второго.
О женитьбе думать рано, но девушку иметь на примете нужно, и даже крайне необходимо.
Почему необходимо, товарищ гвардии полковник?— робко спросил Комаров.
Оо-о! Девушка — великое дело. Она облагораживает душу юноши, рождает в нем мечты и стремления к великому, укрепляет любовь к Родине. Кстати, скажу: сильная любовь рождает сильную ненависть к врагу. Ну, семья какая?
Дома мать, двое маленьких братьев и сестренка.
Отец и брат на фронте.
Вот это по-русски: все, кто могут, подымаются на врага! Теперь о службе поговорим.
Он взял из рук младшего лейтенанта «Личное дело)» и полистал его.
Начальник училища дал вам прекрасную характеристику: дисциплинирован, хороший строевик и физкультурник, отлично стреляет из всех видов танкового оружия, хорошо водит танк и может произвести работы по обслуживанию и подготовке танка к бою. От себя добавлю: собою—красавец, в гвардию принимаем с удовольствием. И еще подскажу: сумеете превратить экипаж в единую дружную боевую семью, будет боевая слава.
Наша бригада сформирована недавно. Но она и в детском возрасте известна стране: в боях под Сталинградом стала гвардейской. Особо отличились в боях лейтенанты Курыпко и Ефремов, капитан Топилин и бывший командир бригады подполковник Кожанов (он учится в академии). У этих командиров отлично подготовленные и спаянные экипажи.
Хочу предостеречь. В попытке создать дружный экипаж некоторые офицеры бросаются в другую крайность — панибратство. Был у нас такой командир танка, лейтенант Баринов. Парень-рубаха, мягкий как шелк. Ему только с девушками ласкаться, а не людьми командовать. Бывало, поднимем по тревоге, все уже на своих позициях, а его танк то из-за неполадок застрянет, то не найдет своего места. А как он разговаривал с подчиненными? «Витя, сходи-ка осмотри мотор, что-то, мне показалось, он барахлит».
А если начнет кричать, требовать — в ответ ругань.
Результат плачевный. В самый разгар боя отказал мотор, и расстреляли его немцы в упор. Сгорел танк, и сгорел экипаж. Итак, ваша задача — сколотить боеспособный экипаж. А для этого нужно найти путь к сердцу солдата. Вы все поняли?
Ясно, товарищ гвардии полковник. Учту ваши советы, буду стараться делать как лучше,— заверил Комаров. Улыбаясь, он с чувством уважения смотрел на крепкое, коричневое от загара и ветра лицо седеющего полковника и думал: «Много видала эта голова в жизни!»
Последнее и главное: вы, лейтенант Комаров, назначены командиром танка Т-34, в роту старшего лейтенанта Наумова.

ЭКИПАЖ

В тот же день Комаров познакомился с экипажем, и то, что он узнал о подчиненных, озадачило его.
Механик-водитель старший сержант Глебов имеет хорошую подготовку и практический опыт. Продолговатый, широкий, бугорчатый, как гусеница, шрам на левой щеке — след боев; большая серебряная медаль с красной надписью «За отвагу» — удостоверение личной храбрости.
Но характер у него тяжелый. Замкнут, неразговорчив, будто чуждается товарищей. Больше сидит в задумчивости, словно прислушивается к чему-то в себе. Чем-то мучается, но молчит. Говорил, что в прошлом году отец и брат погибли на фронте. Видимо, эта утрата и ранила душу. Рассказывал, что в Сибири — мать, а в Средней Азии — жена и пятилетний сын. Письма от них как будто получает. Так почему же в его тяжелом взгляде столько боли?
Другое дело — командир орудия сержант Щеглов. У него спокойный нрав и прирожденная общительность. Минуту молча просидеть не может, но говорить с ним трудно — заика. Ему сам бог велел быть молчаливым. Контужен в бою. С октября 1941 года не имеет известий о судьбе жены и ребенка. Вязьму освободили в марте, а что с семьей — неясно по сей день. И все-таки не унывает. Плохо, что у него часто моргают глаза и подергивается правое веко. Сумеет ли он стрелять? Заверяет: «Стреляю только отлично».
Хорош парнишка радист-пулеметчик Боря Рыжиков. Этот докладывает: «У меня в семье потерь нет, не женат по молодости». Куда ему жениться — мальчишке только девятнадцать. Дома, в Куйбышевской области, остались отец, инвалид гражданской войны, мать и сестра. В бригаду прибыл недавно из учебного танкового полка. Пусть, положим, он хорош как радист и пулеметчик, но нужно, на всякий случай, его готовить и как заряжающего.
На следующий день были назначены практические занятия в составе танковой роты. Комарову пришлось командовать экипажем, не проведя с ним предварительно ни единой тренировки.
Во время занятий не все шло гладко, и самое главное— Комаров был не на высоте положения: команды подавал робко и неуверенно, волновался, получил замечание от командира роты, когда его машина отстала от строя.
Комаров не считал нужным начинать знакомство с экипажем с упреков и замечаний. Чувствовал, что не имеет права читать нотации, сам не силен, и вместо разбора учений взял и рассказал свою коротенькую биографию. А закончил так:
Признаюсь, что сегодня впервые пришлось командовать настоящим боевым экипажем. Если что-либо не так — доработаем на тренировках.
Ого, здорово живешь! — резко заговорил Глебов, смотря в упор своими нахальными цыганскими глаза ми.— Кто-то недоучился, а мы крутись как белка в колесе иль ванькой-встанькой — вверх и вниз.
Грубо, вызывающе, беззастенчиво и несправедливо.
Командир орудия Щеглов возмутился, хотел что-то сказать, но от волнения заикнулся и умолк. Рыжиков покраснел: ему было стыдно за Глебова.
Старший сержант Глебов! — строго заговорил Комаров.— Если нужно будет для пользы службы, и белкой прыгать будете. А с командиром нужно разговаривать вежливо и культурно.
Не учился дипломатии. Всю жизнь говорю прямиком.
Ну, если так, скажите о моих ошибках...
Глебов молчал.
Тогда, не теряя времени, попробуем, как мы будем действовать по тревоге. Сначала займемся посадкой.
Выстроив экипаж перед танком, Комаров вынул из карманчика брюк часы и, следя за движением стрелки, поднял руку. Спокойный тон командира, точно холодный душ, освежил вспыльчивого механика. Он подтянулся, другие насторожились.
По машинам!
Все бросились к танку, и, когда уселись, Комаров объявил:
Сорок секунд. Плохо!
Снова короткая команда, и опять неудача: подвел радист-пулеметчик Рыжиков, соскользнувший с танка. Часы показали сорок пять секунд.
А теперь смотрите, как я будут делать,— сказал
Комаров, передавая часы Глебову и краснея при этом.
Командуйте!
К бою!
Комаров вмиг оказался у люка башни, открыл его и опустился в сиденье.
Готово! — доложил он.
Десять секунд! — объявил механик. Взгляд егопотеплел, и он искренне улыбнулся.— Отлично, товарищ лейтенант!
Ловкостью, силой, подвижностью Комаров подкупил свой экипаж.
Ставлю задачу,— сказал он, не теряя дружеского тона,— добиться посадки в двенадцать секунд.
Ого! — удивился Рыжиков.
Это выполнимо. Тренировки будут ежедневно, как физзарядка. Будем тренироваться в исполнении команд на посадку, эвакуацию, отыскание целей, открытие огня.
Так началась боевая учеба танкового экипажа лейтенанта Комарова...
Через несколько дней после прибытия Комарова в часть бригаду перебросили в Орловские леса, на Брянский фронт.
И в пути Комаров был верен своему правилу: учиться ежедневно. Нет, он не был сухарем, умел угадывать, когда люди устали, какое у них настроение, ему хотелось скорее сблизиться, сродниться со своими подчиненными. И все складывалось неплохо.
Вот только Глебов...
Ночью прибыли в новый район сосредоточения бригады, в лес на Орловщине. Непривычные для Комарова пустынные южные степи сменились уютным надежным лесом, точь-в-точь как в родном краю.
Танки старшего лейтенанта Наумова укрылись под остроконечными могучими елями, у самой просеки, сбегающей к ручью.
С утра начали отрывать узкие щели для укрытия личного состава и большие окопы — для танков. Сооружались землянки, блиндажи, места общего пользования.
Кто знает, сколько времени придется выжидать в лесу перед наступлением? Нужно оборудоваться по-фронтовому: прочно, надежно, скрытно, дабы избежать ненужных потерь от фашистской авиации. Прибыли ночью, а на рассвете злобно, по-волчьи завывал в высоте фашистский разведчик, выискивая добычу. Неизвестно, заметил ли он скопление танков, приведет ли стаю бомбардировщиков?
Нажмем, ребята! Веселей! — ободряли командиры солдат, обливающихся потом на земляных работах.
Лесной воздух, напоенный ароматом хвои и пахучих цветов, трепетал от гула моторов, звона топоров, визга пил и многочисленных команд.
Экипаж занялся рытьем щели, а лейтенант Комаров пошел посмотреть танк. Как-никак проделали марш по ухабистой дороге и в новый район шли по колдобинам ночью, в дождь.
«Мне показалось, что мотор несколько раз дал перебой, потом от резкого торможения машину занесло в сторону»,— думал он, подходя к машине.
Осмотрев мотор, запустил его на малых оборотах, прослушал — все в порядке.
«В чем же дело?» — спрашивал он себя и почему-то вспомнил черные, горячие, как угли, глаза механика-водителя.
«Вообще он какой-то недовольный. Ожидать от него всякого можно. Хорошо, что не заметили нашей халатности на марше, когда при рывке рычага управления танк занесло, мотор заглох, и сзади идущая машина чуть-чуть не налетела на нас. Ночь, дождь, слякоть — это не оправдание. Что это водитель, уснул, что ли? Зря я не поговорил с ним ни в пути, ни по прибытии. Откладывать нельзя. Он думает, я ничего не вижу. Даже заметил, что ногу на педаль подачи горючего не может ставить, еле-еле касается носком, отсюда и рывки. А при погрузке на платформу? Танк чудом удержался на аппарели. Хорошо, что никто не заметил, а то бы взыскание: «Не смотришь за механиком, плохо учишь!»
Вообще он разгильдяй. Неопрятный, разболтанный,— еще больше злился Комаров.— Подойдешь к нему, он свой слюнявый окурок не вынет изо рта, а щелкнет каблуками и смотрит, будто спрашивает: «Ну, чего тебе?»
Подготовь из них единый, сколоченный, отличный экипаж!»
Совсем расстроившись, Комаров продолжал осматривать танк и вдруг обнаружил: слабое натяжение гусеничной цепи, трещина в одном траке. Вскипел:
«Негодяй, подлец! А если сейчас в бой?»
Где Глебов?— не заметив механика-водителя, раздраженно спросил Комаров.
Куда-то от-отлучился,— ответил, разводя руками,
командир орудия Щеглов.
«Экипаж! — снова закипел гневом лейтенант.— ...Найти путь к сердцу солдата!» — вспомнил он слова командира бригады.— Попробуй проторить дорожку к темному сердцу Глебова».
Как его разыскать?— подавляя волнение, проговорил, ни к кому не обращаясь, Комаров.
Разрешите мне! — выкрикнул из щели Рыжиков. Небольшого роста, легкий и на редкость подвижный, он мигом выскочил из щели, которую успели выкопать по грудь, и, сделав пару шагов вперед, отдал честь.
Найдите старшего сержанта Глебова и ко мне!
Через некоторое время прибежал Рыжиков и, задыхаясь от волнения и усталости, выпалил:
Ваше приказание выполнил. Глебов, то есть старший сержант Глебов, был в пятой роте.
Поджидая водителя, Комаров взял лопату и начал выбрасывать землю на бруствер. Щеглов и Рыжиков молча работали, многозначительно переглядываясь.
«Сколько времени прошло, а его все еще нет. Вторично посылать? Нет. Я тебя проучу»,— возмущался Комаров, швыряя комья тяжелой глинистой земли.
Ого! Без меня-то у вас работа еще лучше пошла,
щель почти готова! — как ни в чем небывало проговорил
над ними Глебов.
...Ты что, смеешься, нахал?..— хотел выкрикнуть
Комаров, но воздержался. Он не торопясь вынул носо
вой платок, вытер потное лицо и спросил, строго глядя
в насмешливые глаза старшего сержанта:
Вы получили приказание явиться ко мне?
Вот и явился по вашему приказанию,
«Какой наглец, словом не проймешь»,— подумал Комаров и сказал:
Я вам приказал работать здесь, а вы...
Товарищ лейтенант, неужели я не могу отлучиться к товарищу перекурить? — перешел в контрнаступление старший сержант.
Не можете! Не имеете права!—снова разгорячился лейтенант,..— Вы вот что скажите,— глядя в черные глаза механика, спокойно и с расстановкой спросил Комаров,— сегодня после марша осматривали машину или нет? Прямо смотрите! Да или нет?
А в чем дело?— недоуменно переспросил старший сержант.
Я спрашиваю, а вы отвечайте,— еще тверже потребовал Комаров.
А как же, осматривал, полный порядок.
Непорядок! Трак надломлен, правая гусеница
сильно ослабла. Машина должна быть готова к бою в любую минуту...
Как же я могу заметить ночью?
На это есть фонарь. Знаете, за такие штуки...— хотел он пригрозить, но удержался.— При погрузке на платформу по вашей невнимательности чуть не опрокинулся танк. Непорядок был и на марше, И вообще заметил, что вы разболтаны, танк ведете рывками и даже ногу на педаль подачи газа неправильно ставите...
Ну, это уж придирка, товарищ лейтенант. Я воевал,
имею медаль «За отвагу», а вы...— оборвал старший
сержант.
«Черт меня дернул выпалить все сразу. Докажи, как он ногу ставит на педаль. Может быть, мне так показалось. Да и по уставу не положено делать замечания в присутствии младших по званию». С секунду они смотрели друг другу в глаза молча.
Лейтенант Комаров, к командиру роты! — крикнул кто-то.
Хорошо. Мы продолжим разговор позднее,—
предупредил Комаров и ушел.
«Как я с ним буду воевать? «Найти путь к сердцу солдата!» Найди ключ к сердцу такого негодяя, как Глебов!» — с этими мыслями он шел к командиру роты.

ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ

Был у Комарова товарищ Миша Кузнецов — однодеревенский парнишка. Крепкий, кряжистый, с большими агатовыми бойкими глазами, крупным носом и большим лбом. Руки его всегда готовы были испытать крепость собственного кулака.
Однажды, когда Митя учился в третьем классе в Петухах, к нему пристал большой верзила, вечный второгодник, долговязый придурковатый парень из соседней деревни. Он и ростом был выше Мити на голову и силой превосходил вдвое. Любил он поиздеваться над малышами, То начнет вывертывать руки назад, пока, мальчишка не завизжит как поросенок, то щелчков надает или забросит в грязь сумку с книгами и тетрадями.
Злую шутку сыграл этот дурень и над Митей Комаровым.
Шли мальчишки по околице обочиной дороги, сплошь залитой жидкой, как кисель, грязью. Кирюха подкрался сзади, схватил Митю под мышки, приподнял и легко, как котенка, бросил в грязь. Новенькие лапти и белые онучи Мити погрузились в жидкое месиво, а от внезапности он не удержался и упал ничком в мутную лужу.
Вот тут-то и пришел на помощь его товарищ. Мишка смело бросился на верзилу, подскочил и ударил его кулаком по лицу. От неожиданности Кирюха остолбенел и получил второй, более сильный удар по носу. Брызнула кровь. Он взревел, сгреб левой рукой за воротник взбунтовавшегося мальчугана и взмахнул правой с намерением расквасить ему лицо. Но вовремя подоспел Митя. Визжа от ярости, треснул сумкой с книгами по всклокоченной голове обидчика. Началась схватка. Митя и Миша дружно били обидчика, пока он, разрисованный синяками, с вспухшей рассеченной губой, не покинул боя.
Бежал с оглядкой, грозил кулаком:
Погодите! Я вам еще покажу. Каждого изобью до
полусмерти.
Но друзья — грязные, помятые, с клочьями рваных рубах — весело переглядывались.
Будем всегда вместе,— предложил Митя.
Идет!
Их дружба выдержала испытания детских схваток.
Случалось, игра превращалась в горячий спор, в котором каждый доказывал свою правоту силой кулаков.
Однажды шли они вдвоем из Черновской школы домой, в Синчуваж. У овинов вздумали померяться силой.
Взялись по-русски, по честному, крест-накрест, долго возились — ничья. Пробовали идти в лоб друг на друга, как бараны,— опять силы равны. Сцепились, ловчили, кружились в клубке, как кошки,— не берет. Пробовали хвататься зубами и рычать, как собаки,— нет победы. И уж потом в запальчивости начали хитрить: подставлять ножку, хватать за горло, давить за ухом, и, конечно, началась драка. Били, рвали друг друга, пока не побежал Миша. Митя — за ним, но не настиг. У самого дома послал вдогонку противнику камень, но угодил в окно. Перезвон разбитых стекол поднял переполох.
Лови разбойника!— вопили соседки.
Митя летел, как затравленный заяц, по огородам, не чуя ног под собой.
А Миша, когда женщины взяли его в оборот, невнятно отвечал: «Не знаю кто».
На следующий день они снова шли в школу вместе, о драке не вспоминали. Так и остался этот случай тайной для всех, пока они не стали взрослыми.
Они и на фронте помнили друг о друге. Совсем недавно Михаил написал." «Ты — на гусеницах, я — на колесах, но оба дойдем до Берлина». А тут случай помог Дмитрию найти нового, задушевного друга.
Однажды танковому батальону была объявлена боевая тревога. Было это задолго до рассвета, когда над головой меж куполами елей едва просматривалось темно-серое, с фиолетовым отливом, дымчатое небо. На земле стлался бело-молочный туман, такой густой, что когда бежишь, лицо покрывается пленкой холодного пота, а сзади трепещут голубоватые струйки разреженной пелены.
Сбор шел нормально. В результате упорных ежедневных тренировок экипаж Комарова работал четко и слаженно.
Старший сержант Глебов за эти многотрудные дни несколько изменился к лучшему: он стал доступнее, временами шутил; о нем говорили в роте как о самом опытном, лучшем механике. Подобраться к его душе помог командир роты старший лейтенант Наумов.
Кондратий Иванович Наумов был молод, ему едва исполнилось двадцать пять лет, но он ветеран бригады, в ней с первых дней ее существования. Типичный сибиряк— добрый, самоуверенный, энергичный, подвижный, сметливый и сообразительный,— он обладал грубоватым юмором и тонкой проницательностью.
Встретившись однажды, как бы невзначай, с экипажем Комарова, разговорился, рассказал пару анекдотов «с картинками», рассмешил и незаметно перешел к делам.
Наумов безошибочно нащупал больное место Гле-бова и понял причины тяжелого недуга, которым страдал танкист.
Три несчастья пережил Глебов в прошлом: гибель на фронте брата, смерть отца от бомбежки, плен. Ранения к несчастьям он не относил, считая их достоинством настоящего русского солдата.
Но не это, оказывается, терзало его душу. Еще какие-то несчастья не давали ему покоя, но он ни с кем не делился.
Только Наумов сумел войти к нему в доверие, и Глебов рассказал ему все, что его мучило. Он очень сильно любил жену и маленького сынишку. Их фотографию он показал Наумову.
Пока я был в плену, жена получила извещение: «Погиб в бою». Всего каких-то два месяца был на немецкой территории, а четыре месяца в госпитале лежал. И вот беда: она вышла замуж за другого. Почему поспешила, спрашиваю? Говорит: «Нужда заставила — сын болел, сама не работала, все с себя прожила».
Письма пишет? И что?—деловито спросил Наумов.
Извиняется, раскаивается.
Это недоразумение, не ее вина. Можно уладить.
Сколько таких случаев бывает во время войны! Мы вот
из части напишем, какой ты у нас орел...
Наумов долго еще беседовал с Глебовым, и после этого разговора Глебов как-то повеселел, распрямился, видно, вернулись к нему надежды.
Туман как завесой покрыл просеки, дороги и танки. Комаров не прочь был блеснуть молодецкой удалью и первым прибыть в пункт сбора. Но рассудительность взяла верх. Видимости никакой, всюду непроглядная муть, можно наскочить на свой танк или своих людей, либо, сбившись с пути, оторваться от подразделения. Малый ход и усиленное наблюдение! Только так.
Сам он в открытый люк вел наблюдение вокруг, Глебов, откинув крышку люка, смотрел вперед, Рыжиков— назад.
Лес гудел, ревел, стонал. Густые волны тумана разносили приглушенные голоса и команды. Разрывая слои плотной белесо-синей мглы, танки ощупью ползли в назначенный пункт сбора.
В одном месте Комаров выпрыгнул из танка и, отыскивая следы гусениц, повел машину за собой. Внезапно в сумраке тумана он увидел танк с торчащей вверх пушкой и суетящихся около него танкистов в шлемах.
Что-то случилось!
В чем дело?— спросил он вышедшего из тумана
к. нему навстречу лейтенанта Русланова, тоже командира
машины.
Лицо лейтенанта выражало растерянность.
Черт его знает, как угораздил свернуть и завести машину в болото.
Обожди, сейчас помогу.
Подцепив тросы, Комаров дал обоим танкам команду «задний ход», и танк Русланова, тяжело ворочаясь, вышел из ловушки.
Вскинув мечтательные карие глаза, сияя довольной улыбкой, маленький щеголеватый лейтенант протянул Комарову руку и громко, не смущаясь присутствием стоящих друг против друга двух экипажей, сказал:
Благодарю. Навсегда будем друзьями.
Оба танка прибыли к месту сбора одновременно и в срок.
Вечером новые друзья, искупавшись в холодном лесном ручье, лежали под кудрявым кустом орешника и по-своему делали разбор прошедших учений,
Завидую я тебе, Дима! Какой экипаж тебе дали! Водитель—золото, машину сердцем чует, радист — отличный стрелок, заряжающий — человек-автомат. А как его любят ребята!
Хорош экипаж? Эх, Виня,— вздохнул Комаров.— Теперь-то и я вижу, что хороший.

НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

Тот день был на редкость утомительным, бурным, насыщенным неожиданными событиями и яркими впечатлениями.
В выжидательный район прибыли поздней, звездной, но темной ночью. Во тьме, где только вблизи были различимы черные силуэты, слепые машины двигались в сопровождении поводырей — своих квартирьеров, прибывших сюда еще днем.
Темная, тревожная ночь. Сон отгоняли редкие тяжелые вздохи орудий и непонятный, стонущий, отдаленный гул.
Временами осветительные ракеты повисали где-то над передним краем, вызывая в сердце щемящее беспокойство: «А вдруг это сигнал атаки?!»
Чуть-чуть забрезжил рассвет — все были на ногах. Сначала работали лопатами, углубляя щели и окопы. Потом рубили свежие зеленые ветки берез и ольхи, маскируя боевые машины.
Не успели позавтракать и осмотреться кругом, как Комарова и Глебова вызвали к командиру роты. Наумов объяснил обстановку. Танковая бригада сосредоточилась в роще на северном склоне пологой возвышенности. По соседству с ней замаскированы батареи артиллерийской бригады. Впереди, на южном скате,— позиции частей стрелковой дивизии.
Теперь, когда есть уверенность, что вы не наткнетесь ненароком на немецкие позиции и не заблудитесь, можно послать вас на рекогносцировку той местности, где предстоит вести бой,— напутствовал Наумов.
К переднему краю шли в сопровождении проводника, молодого пехотного лейтенанта, присланного из штаба стрелкового полка. Пока был густой кустарник, шли в открытую, без опасений. Потом ползли по густой траве. Спустившись в траншею, шли, пригнувшись, пряча голову за бруствер. Шли долго. Местами траншея была перекрыта бревенчатым настилом с земляным покрытием. В одном месте ее засыпало свежей землей до середины. Два солдата саперными лопатками выбрасывали комья земли.
«Обвал или засыпало снарядом?»— подумал Комаров, переползая через препятствие.
Стрельбы не было. Установилась подозрительная тишина.
Почему так: ночью ведут огонь, а днем молчат?— тихонько спросил Комаров капитана пехоты, когда они, приставив к глазам бинокли, склонились к брустверу первой траншеи.
Капитан снисходительно улыбнулся. «Вижу, мол, понимаю: первый раз на передовой».
Ночью сторожат, как бы внезапно не обрушились
на них. Иногда и днем заставляем их ответить, показать
огневые средства.
Поняв наивность вопроса, Комаров стушевался. С жадным вниманием смотрел он в бинокль, обозревая луг, поле, кустарники по другую сторону полувысохшего ручья, но никаких признаков жизни не заметил. В глубине оврага увидел струйки дыма, правее, у кустарника, бугорок, похожий на дот, но никакого движения вокруг. У домика на высоте блеснули яркие, как «зайчики», солнечные лучи. Оттуда, вероятно, наблюдают за ними.
Капитан, последовательно указывая ориентиры, помогал обнаружить огневые точки фашистов и подсказывал, в каких точках карты нанести топографические знаки.
Ориентир № 3 — хата, левее десять тысячных —
дот,— уверенно говорил капитан.
Там же кусты?
Это и есть дот. Кусты — маскировка.
Обратный путь был более опасен. Туман давно исчез, воздух был изумительно прозрачным. Неслучайно, когда Комаров и его товарищи покидали последнюю промежуточную траншею, высоко в небе показался немецкий самолет. Сразу же заговорили орудия, звонко застучали автоматические зенитные пушки. Самолет круто пошел ввысь, но, набирая высоту, не отрывался от района позиций. Когда он превратился в еле заметную точку, огонь прекратился, и Наумов заторопил танкистов.
Пополудни Комарова послали в штаб стрелкового полка с пакетом. Он вернулся к вечеру уставший. Во рту скрипела мелкая, как крахмал, дорожная пыль.
Умыться!— крикнул Комаров, швыряя пилотку и
расстегивая воротник промокшей гимнастерки.
Расторопный, услужливый Рыжиков мигом полетел, побрякивая ведром, за водой.
Экипаж ждал его. Никто еще не ужинал — так повелось в последние дни.
Ополоснув лицо, Комаров попросил лить на голову, на спину.
Нельзя, товарищ лейтенант, потный, простудитесь, — заботливо предупредил подошедший Глебов, любуясь загорелым, мускулистым и гибким телом своего командира.
Ничего, лей, Борька!— гоготал Комаров, плеская на грудь.
Щеглов, раскинув на траве плащ-палатку, расставил котелки, нарезал хлеб и взял фляжку с водкой.
А после баньки м-мы по м-маленькой!
Комарову не терпелось поскорее поделиться с экипажем тем, что видел.
Наша пехота прочно и надежно сидит в окопах, Им не страшен серый волк.
Не сорок первый год, пора поумнеть,— равно душно заметил Глебов.
А как работают разведчики? Сейчас я видел захваченного ими немецкого майора.
Правда?!— в вопросе Рыжикова сквозило искреннее любопытство.
Интересно, какой он?
Какой?— переспросил Комаров и вдруг почувствовал, что ему трудно ответить.
Обыкновенный, человек как человек, трусит, конечно, а нас ненавидит, это так из его глаз и рвется.
Когда я попал к ним в лапы,— заговорил Глебов,—
меня допрашивал немец-красавец, с веселой улыбкой,зато когда начал бить, преобразился: глаза как у бешеного, мутные, рот слюнявый, лицо стало красным, как от натуги.
Нну! Ты дал бы ему прикурить, если б он попался в руки?— спросил Щеглов.
Зачем? Я их давлю, как клопов, а возиться с пленными не хочу,— спокойно ответил Глебов.
П-признаться, ранили меня фашисты, но близко их не видел.
Скоро посмотришь. Видите?— Комаров показал рукой на зарницу слева, на юго-востоке, у самого горизонта.
Там зигзагообразными зазубринами играли желтые, красные и оранжевые всплески, что-то вспыхивало массой огня, голубые полосы перекрещивали небо.
Все с беспокойством смотрели на полыхающий край небосвода. Зарево разрасталось, Взвились ввысь несколько ослепительных, огненных шаров. Казалось, загорелись облака и само небо.
Наверно, попали в хранилище с боеприпасами,— предположил Комаров.
Точно, могу подтвердить, попали в склады с боеприпасами,— сказал Щеглов.— У нас в Вязьме в 1920 году, когда шла гражданская война, д-диверсанты подорвали склады с боеприпасами. Поверишь, все бежали как безумные. Мне было семь лет, и я с сестрой бежал покустам и все смотрел на горящее небо. Вот-вот, смотри, еще засверкало облако. Чьи же склады рвутся — наши или немцев?
Ну-ну, рассказывай, что дальше было?— поинтересовался Комаров.
Бежали мы с сестрой, куда — не знаем, за народом. Бежим и смотрим на огненные облака, а они летят и шелестят: ш-ш - ш-ш, крутятся, переворачиваются, Все бегут, воют. Страх, паника. Огромные глыбы летят и светятся, Говорили, что целые вагоны пироксилина взлетали в воздух. Народу погибло ужас сколько! Погибла и моя мать, мы не нашли ее...
Как же вы без матери жили?— спросил Комаров.
Мать потеряли, отец еще раньше погиб — в гражданскую войну. Нас взял к себе дядя, но ненадолго: своих четверо детей, да нас двое, и время было голодное. Передали в детдом под Вязьмой. Ходил тиф, и мы с сестрой заболели. Я выжил, она умерла. В детдоме было голодно, сбежал. Чуть было не связался со шпаной. Потом вернулся в детдом...
Бледный лик луны с печалью и болью смотрел на море огня вдали и на танкистов, которым впервые их товарищ раскрывал свое сердце и свою жизнь, отчего они становились ближе и понятнее друг другу. Только Боря Рыжиков тихонько храпел рядом под шинелью. Самый молодой и подвижный, он и уставал больше всех. Но и спящий, он был им близок, свой, родной.
Сзади послышался шорох шагов. Обернулись.
Один дисциплинированный — спит, как приказа
но, — громко, но не сердито заговорил старший лейтенант Наумов.— Скоро рассвет, а вы не отдыхаете.
Лежим — значит, отдыхаем,— ответил Комаров.
В порядке?— спросил Наумов, указывая на машину
Горючее и боеприпасы в норме.
Ходовая часть?
Ручаюсь,— заверил за командира Глебов.
Смотрите, — комроты Наумов качнул головой в сторону зарева,— В любую минуту могут поднять. Одному дежурить, остальным отдыхать.
Есть!
Наумов пошел, но, отойдя к кусту, окликнул:
Комаров!
Когда Комаров подошел, комроты сказал ему на ухо:
Немцы прорвали фронт, но наши стойко обороняются. Видишь зарево? Это там.
Так близко?— в волнении заговорил Комаров.— А далеко вклинились?
Тише!— закрыл ему рот Наумов.— Знай и будь начеку.

ПЕРВЫЙ БОЙ

По местам! По местам!— гулко неслись команды в предрассветном сумраке.
Началось,— тихо проговорил Комаров и громко
повторил команду.
Быстро, легко и бесшумно он вскочил в танк и опустился в люк башни. Сердце учащенно стучало, сообщая волнение всему напряженному телу. Мельком взглянул на ребят. Лица серьезны, сосредоточены в напряженном ожидании. Ждали грома, и все же обрушился он внезапно.
В один миг содрогнулась земля, застонали, пригибаясь к траве, молодые березки. Сквозь волны тумана пробились клубы пороховой гари.
Это был первый залп наших орудий. Началась артподготовка. Чуткое эхо повторило удар где-то в глубине леса.
Второй залп ударил через несколько секунд. По небу пошли, как кометы, реактивные снаряды. Катюши!
Стреляли все батареи, окопавшиеся поблизости, вся артиллерийская бригада.
Куда летят снаряды? Не видно. Они перепахивают окопы немцев, пробивают дорогу танкам.
Раскаты артиллерийского грома переливались по земле, а в воздухе стоял угрожающий гул наших самолетов. Они шли на большой высоте, строго поддерживая, как на параде, ровный строй, потом куда-то падали и снова взмывали вверх.
За первой проследовала вторая волна, потом — третья.
Заводи!.. Вперед!
В общий боевой гул включился грохот танков. Танки двинулись вперед, на исходный рубеж для атаки.
Машина за машиной, взвод за взводом, рота за ротой, десятки танков, прикрываясь туманом и артиллерийским штурмом, пошли на сближение с невидимым врагом.
«У кустарника — овраг, прямо, впереди — противотанковая пушка, справа — пулеметная точка. Ориентир номер один — кустарник у оврага, ориентир номер два— дорога, ориентир номер три - хата,— твердил про себя Комаров, вспоминая вчерашний выход на передний край. С ним был Глебов. Запомнил ли он маршрут движения и проходы в минных полях? Уцелеет ли мостик через ручей после нашей бомбежки и артобстрела? Не полетят ли вверх тормашками ориентиры?.. Зачем голову ломать, на поле боя увидим».
Чем ближе к передовой, тем свирепее, яростнее и безумнее шквал огня. Кажется, в дикой пляске огня и стали чудом могут остаться живые существа.
За густым кустарником остановились. Командир роты вызвал командиров танков и повел к опушке. Отсюда, из кустарников, в бинокль должно быть видно поле предстоящего боя. Но увы! Оно почти сплошь окутано мраком.
Старший лейтенант Наумов объяснил, что танки непосредственно поддерживают пехотный батальон в первом броске на вражеские позиции.
Пути движения изучены накануне и уточнены сейчас перед -атакой.
Комаров был внешне спокоен. Только холодная испарина выступила на лбу, В застывшей тишине он вновь явственно услышал напутствие матери: «Побереги себя, родной». Побереги!.. Все равно кто-то сегодня погибнет, кто-то будет ранен, искалечен...
Взвились сигнальные ракеты.
— Вперед! — скомандовал Комаров и, опустившись на сиденье, поспешно закрыл крышку люка и припал к перископу.
Впереди пошли танки с противоминными тралами, за ними — саперы.
На небольшом удалении от них — машина Коробова, а за ней — автоматчики. Потом танк Комарова, за ним тоже автоматчики. Сзади другие машины, за ними — автоматчики. Слева мины и справа мины. В узком проходе опасно.
Мостик через ручей взорван. Саперы спешно укладывают переправу. И снова ударная колонна движется вперед.
Немецкие окопы! Черная щель, серый бруствер, ямы, холмики земли.
По заданному курсу, вперед!— возбужденно кричит по радио командир взвода Коробов.
Ура-а-а! Ай-ой-ой!— слышатся приглушенные крики пехоты.
Гулкий взрыв. Танк уткнулся носом и на миг застыл. Мотор ревел, силился податься вперед.
«Подбили?» — встревожился Комаров и посмотрел в прибор наблюдения влево. Но танк перелез через траншею и свернул вправо. Машины Коробова и Русланова левее и несколько дальше продвинулись вперед. Автоматчики, залегшие в траншее, вели огонь, другие спешили укрыться в немецком окопе. Пули как град барабанили по броне. Снова взрыв. Стекла перископического прибора забились пылью,
«Пехота отстала, а мы один на один... Наверное, бьют из второй траншеи»,— лихорадочно соображал Комаров.
Глебов смело ведет танк, обходя воронки и бугорки земли. Скорей, скорей к кустам!
Вправо, ноль пятнадцать, пулемет!— звонко выкрикнул Рыжиков, обрадовавшись, что первым заметил огневую точку.
Молодец!— проговорил Комаров, поворачивая пушку на цель. -Осколочным заряжай!
Осколочным готово! — быстро доложил Щеглов.
Короткая!
Есть короткая! — мигом ответил Глебов и на секунду затормозил танк.
Выст-рел!— в полный голос вскричал Комаров.
Ура! Накрыли! — радостно завопил Борис, увидев
фонтан земли у замеченной им огневой точки.
Рой пуль сыпался на танк, поблизости разорвался еще снаряд.
Быстрей вперед!— командует Комаров, охватывая
взглядом оголенный участок перед кустарником.— «Там
укроемся!»
Глебов выжал полный газ. Наша пехота под неистовым губительным огнем противника залегла. Танк уже приближался к надежному укрытию — полосе молодого ольшаника, как Комаров заметил вспышку вражеского орудия, ведущего по ним огонь. Мгновенно ответил выстрелом. И не успел осесть столб земли и пламени от его снаряда, как танк задрожал, закрутился на месте.
Подбит!
Оборвалась правая гусеница.
На виду подбили!
«Отвоевались»,— прожгла быстрая, как молния, мысль. В грудь и горло впились коготки страха, на глазах выступили слезы. Теперь застывшая на месте машина будет расстреляна с первого выстрела.
«Позор! Хоть бы одного фашиста уничтожить!»—И тут же заговорил инстинкт самосохранения, заработал здравый рассудок. Есть выход!
Приказав Щеглову вести огонь по фашистскому орудию, он, приподняв крышку люка, мигом соскочил на землю. Танк стоял, развернувшись оторванной гусеницей в сторону противника. Просвистели пули.
Глебов тоже хотел выскочить, но Комаров остановил его.
Поверни машину!
Прикрываясь корпусом танка, Комаров, Глебов и Рыжиков сменили два трака, а Щеглов в это время произвел несколько выстрелов. Вражеская пушка молчала, но пули визжали не переставая.
Укрыв машину за кустами, Комаров высунулся из люка и осмотрел поле боя.
Слева горит изба, танки ползут по вершине ската, за ними бегут солдаты. Сзади тоже бегут к танку. Двое катят пулемет, а рядом, пригнувшись, бежит во весь дух солдат и вдруг падает. Качнулся воздух. Взрыв. Там, где пулеметчики, поле покрылось белым стелющимся дымом. Осколочный! Откуда бьют? Оглянулся туда, где враг. Вспышка в кустах.
Дот! Глебов, вперед! Фугасным заряжай!
Не успел он выстрелить, как у дота разорвался снаряд.
«Ага! Наши бьют! Уничтожим наверняка!» — и нажал кнопку спуска.
Показалась деревня — овины, сараи, целые дома и пепелища.
Когда вышли к огородам, Комаров слева заметил машину Коробова. Гряда кустарника и ольшаника разделяла их, пока пробивались к окраине деревни.
Почему задержался?— спросил по радио командир взвода.
Немного подбили, ремонтировался, потом доложу. После небольшой паузы наступление возобновилось. Теперь танки роты Наумова с автоматчиками позади двинулись на штурм опорного пункта в деревне.
Немцы поставили заградительный огонь артиллерии, отсекая шрапнелью и градом пуль пехоту, сопровождающую советские танки. Организованный огонь свидетельствовал о значительных силах, сосредоточенных в деревне. Мощный огонь заставил залечь нашу пехоту, а танкам оставалось одно из двух — отходить назад, увлекая за собой цепи пехоты, или броситься вперед.
На помощь пришла наша артиллерия и штурмовики.
И в это время во всех танках роты прозвучала властная команда старшего лейтенанта Наумова:
— Вперед, на штурм! Смерть немецким оккупантам!
С ходу ведя огонь из пушек и пулеметов, танки стремительно вклинивались в середину селения. Рядом, в сорока-пятидесяти метрах от Комарова, шла машина командира взвода. Пораженный Комаров увидел через перископ, как Коробов бесстрашно стоит в открытом люке, обозревая через бинокль поле боя. Краска бросилась в разгоряченное лицо юноши: «Разве я трус, если я действую по уставу?»
Сзади он увидел перебегающих автоматчиков. На ходу они строчили из автоматов. Один из них, споткнувшись, неуклюже упал на бок. «Ранен?»
Откинув крышку командирского люка, Комаров высунулся посмотреть. Но вот от сарая, подле которого укрылся танк, побежали фашисты. Один из них повернулся и вскинул автомат. Холодные иглы вонзились в самое сердце. Пули просвистели выше.
Глебов, давай!— яростно вскричал Комаров,
Но эта команда запоздала. Рыжиков строчил из лобового пулемета, а Глебов гнал неистово ревущий танк за фашистами. Секунды погони, и трое гитлеровцев прижаты к земле,
В огороде Комаров заметил миномет и суетящихся гитлеровцев. Опустившись в сиденье, он с ходу начал вести огонь из пушки и из спаренного пулемета. Снаряд разорвался у цели, но он пустил для страховки и второй, осколочный.
На улицу деревни выскочили почти одновременно с Коробовым.
Слева горела хата, застилая улицу дымом. Сквозь серые волны дыма Комаров разглядел стоящие автомашины и бегущих к ним фашистских солдат. Тщательно прицелился и выпустил снаряд. Перелет. Машины запылили, удаляясь от танка.
Глебов, вперед!
С околицы он увидел, как три машины, заволакиваясь облаком пыли, уходили прочь, к роще.
Не уйдете!
Комаров дал один за другим два выстрела. Кудрявые клубы пыли накрыли машины.
Комаров хотел и еще раз выстрелить, но воздержался: зачем палить, не видя цели?
Когда осели клубы пыли, он увидел в прицел горящую машину. Через некоторое время в полукилометре дальше стали видны две уходящие машины. Там дорога проходит по лесу. Но одна машина уничтожена. Это факт!
И он по рации доложил Коробову.
К вечеру вышли из боя на заправку и отдых. Мокрый от пота, черный от гари, ослабевший от нервного напряжения, Комаров первым делом освежился холодной водой. А потом, лежа в палисаднике под шинелью, долго-долго не мог уснуть.
Странно, сошел с танка — ноги подламывались, земля кругом плыла, а теперь не спится. Что-то новое вошло в его душу. Боевое крещение? Нет. Радость от того, что вышел из боя целым и невредимым? Нет. Уверенность в экипаже? Пожалуй, да. В самом деле, даже Глебов преобразился в бою. Ни тени страха! Исполнительность безукоризненная.

ЭХ, РУСЛАНОВ!

Второй день боя вначале был очень похож на первый: мощная артиллерийская подготовка, атаки бомбардировочной авиации, стремительный бросок нашей пехоты под прикрытием танков.
Видимость была весьма ограниченной. Солнце прикрыто серой полупрозрачной мглой. Быстро плывущие низкие облака превращали утренний рассвет в вечерние сумерки.
У перелеска, против того места, где вчера на дороге Комаров разнес снарядами удиравшую гитлеровскую автомашину, рота Наумова свернула влево. Она получила задание: под прикрытием леса с десантом автоматчиков на машинах проскочить вперед и атаковать противника в деревне. Роту сопровождали самоходные противотанковые установки.
Миновав узкую полоску молодого березняка, танки вышли в поле и, развернувшись в боевую линию, двинулись вперед.
Комаров, осматривая в открытый люк поле, удивлялся: «Как могли немцы так быстро очистить путь? Не всех же перебили при артподготовке и в первой схватке». Щеглов и Рыжиков тоже не заметили огневых точек на пути.
Правда, Борис доложил, сам явно сомневаясь:
Справа, впереди, упала догоревшая зеленая ракета.
Далеко?
За лесом.
Внезапно, как взрыв, в наушниках прозвучал беспокойный голос комроты Наумова:
Танки справа! Огонь!
И вот тут всем стала видна лавина немецких танков, идущая наперерез. Они, видимо, стояли в роще, в засаде, и теперь бросились в атаку.
Комаров рассматривал в прицел низкий, угловатый танк с черно-белыми крестами. Он шел прямым курсом, кивая, как хоботом, длинным стволом орудия.
«Тигры!»—проговорил Комаров и тут же спохватился: не зря ли он объявил экипажу о появлении этой новой немецкой машины, выдаваемой за непобедимую. Да и сам почувствовал, как по телу пробежали мурашки, а на лбу выступил холодный пот. Но он ни видом, ни голосом не выдал своей мимолетной оторопи.
Бронебойным заряжай!
До фашистских «Тигров» около полутора километров. Их не менее двадцати, наших — девять.
Можно подпустить на более близкую дистанцию и бить наверняка. Только вчера, когда пополняли боеприпасы, Комаров прочел в «Комсомольской правде» статью «Об опыте боев с новыми немецкими танками «Тигр». Из нее он запомнил, что в бою с «Тиграми» нужно использовать малоподвижность его орудия, нужно маневрировать своим танком, стараясь поразить в борт. Но там была иная обстановка.
У немецких танков взметнулись клубы пыли. Комаров, прицеливаясь, выстрелил. Снопы искр осыпали вражеский танк, но он шел. Все танки и противотанковые пушки вели огонь по машинам противника. Фашисты не оставались в долгу. Сближаясь, орудия вели более точный огонь. Загорелся один «Тигр», вспыхнула наша машина. Но Комаров этого не заметил. Не теряя из виду танк Коробова, он быстро двигался вперед. Фашистский танк был совсем близко, в 300 метрах. Ясно видна темно-зеленая окраска, черные кресты с тонкими белыми просветами, прорези смотровых щелей, выступы на башнях.
Еще два снаряда Комарова рассыпали искры на броне немецкого танка. Неужели, действительно, неуязвим?
Вдруг «Тигр» замер.
Вперед!— вскричал возбужденный Комаров.
Механик-водитель был начеку. Дав мощный газ, Глебов кинул рывком машину прямо к фашистскому танку и на мгновение задержался. Огонь! Черная шапка дыма закрыла «Тигр». Кверху взметнулся язык бурого пламени.
Гори, подлая гадюка!— кричал охваченный безумной радостью Комаров.
Из танка выбирались фашисты, но были скошены пулеметной очередью.
Впереди был еще такой же фашистский танк. Заметив гибель собрата, он пополз назад, изрытая огонь из жерла мощной пушки. На него обрушили свой удар орудия Коробова и Русланова. К ним присоединился и Комаров. Тогда Русланов, отклонившись влево, рванулся вперед, пытаясь поразить другую вражескую машину в борт.
Но тут произошло то, чего не ждут воины, охваченные боевым порывом.
Гитлеровцы, заметив приближение Русланова, повернули свой танк. Комаров и Коробов почти залпом ударили по нему и зажгли.
Ура! Наша берет!— громче всех кричал разгоряченный, пылкий, как порох, Комаров. Повернул перископ влево. В один миг слетела радость. Горела машина Русланова.
Танк Русланова подбит! -— закричал он командиру взвода.
Товарищ Комаров, помоги Русланову!— спокойно
приказал Коробов.
На всем огромном желто-зеленом поле шел жестокий танковый бой. Семь наших танков, самоходные уста-ковки и автоматчики продвигались вперед.
Когда Комаров подъехал к горящей машине, Русланов, белый как полотно, растерянно метался у танка, пытаясь открыть люк механика. Из левого рукава у него струйкой стекала кровь.
Комаров схватил Виню за раненую руку и приподнял кверху.
Дай наложу жгут!
Но тот не давался и упрямо тянулся к люку водителя:
Надо его спасти!
Кругом грохотали пушки, свистели пули.
Быстрее, быстрее!— поторапливал Комаров.
Щеглов и Рыжиков вытащили из танка убитого механика-водителя и тяжело раненных заряжающего и радиста, а Комаров наложил жгут на руку Вини и остановил кровотечение.
Подлетела санитарная машина. Из кабины выскочил лейтенант, кряжистый, низкорослый фельдшер, удивительно подвижный. Бросив на ходу Русланову:
Испуг пройдет! Живо садитесь в машину! — он
склонился над заряжающим.— Несите, живей!
Пока фельдшер и санитар работали, Комаров в тупом оцепенении не спускал глаз с лужи крови на сиденье механика-водителя. Мысли путались. Хотелось кричать, но голос пропал, руки и ноги не слушались.
Торопливо подсадив в машину, он обнял Русланова за шею и хриплым, надтреснутым голосом проговорил:
Отомщу! Поверь мне.
Виня ответил кивком.
Когда санлетучка понеслась в тыл, Комаров побежал к танку.
Бой не утихал.
Наша пехота и противотанковая артиллерия подтянулись и вели усиленный огонь по немецким танкам, отходящим к лесу, откуда они появились из засады.
Короткая передышка!
Во второй половине дня снова возобновилась атака на деревню Сергеевку, и к вечеру смелым штурмом танков и пехоты гарнизон противника был разгромлен.
К ночи рота Наумова сосредоточилась в небольшой роще, под покровом молодого олешника и берез-ника.
За один день рота потеряла в бою четыре машины, из них две сожжены и две подбиты — их спешно ремонтировали. Но потери были не напрасными: уничтожено шесть фашистских «Тигров» и десятки гитлеровских солдат. Освобождена еще одна советская деревня.
Истребительный, смертельный бой. Тяжело, опасно, страшно! Но что поделаешь? Бой — единственный способ расправы с проклятым врагом.
Ужинали вместе два экипажа — Коробова и Комарова. Не было веселого Русланова и его ребят. Молча жевали крутой пшенный суп с мясными консервами. Разговор не клеился. Настроение у всех было тягостное. Перед глазами желто-зеленое поле, ползущие навстречу громады «Тигров», черные клубы горящих машин, цепи бегущих солдат.
Жалко Русланова — белый, как бумага. Много потерял крови. Вынесет ли ранение?
Все молчат.
Чем расшевелить ребят?
Коробов искоса поглядывал на задумчивого Комарова.
Неплохо поработали, а?—спросил он, выскребывая остатки густого, как каша, супа.
Вы о чем?—спросил Комаров, думая, что командир взвода — любитель поесть — хвалит обед.
Три «Тигра» на счету взвода, разве это плохо? — спросил Коробов.
А какой ценой!?
Потеряли один танк и часть экипажа. Результат отличный.
«Странный расчет! — осуждающе думал Комаров.— Часть экипажа! Но ведь это свои ребята!»
Да я Виню не променяю на сто самых отборных
гитлеровских головорезов,— угрюмо проговорил он.
Все это так. Но арифметику войны забывать не следует. Если, предположим, на каждого убитого советского воина будет приходиться три вражеских, то считай, фашистская Германия повержена.
Незаметно из-за кустов появился командир роты — старший лейтенант Наумов.
Смирр-но!— с криком вскочил, как подброшенный пружиной, Коробов и сделал шаг в сторону командира.
Все мигом поднялись, а Рыжиков, второпях со звоном обронив котелок, выплеснул остатки супа.
Отставить. Продолжайте ужин. А вам могу при
слать доппаек,— сказал Наумов, улыбаясь смущенному
Рыжикову.
Зачем? Ужин кончился, и я, по совести говоря,
сам думал выплеснуть,— нашелся Борис.
Наумов засмеялся.
Так и быть. Плитка шоколада за мной. Ты самый юный, кажется? Не куришь? Можно тебя сладостями побаловать. А ну, садитесь все. В кружок, поближе. Ну что ж, мы вели тяжелые бои и имели потери, но движемся вперед, сбиваем немцев с укрепленных позиций и не даем возможности перейти к стабильной обороне. Они маневрируют резервами, спешно создают новые полосы обороны. А мы наступаем. Кстати, я только из штаба батальона, видел начальника политотдела, он передал, что Русланов в медсанбате. Потерял много крови, оказалось, не только в руку, но и в ногу угодил осколок.
Самочувствие хорошее.
Правда? — обрадованно переспросил Комаров.
Серьезно. И далее, хлопцы, хочу сказать, что пробьем оборону, немцам долго не удержаться. Будем гнать до самой границы. А сейчас задача: перехватить немцев, отступающих на Орел, и зажать их в котел. Они бешено сопротивляются. Воевали вы отлично — благодарю вас. Наш комбриг доволен. Надеюсь, что и завтра в бою не спасуем.
Его слова, выразительные жесты и мимика заражали людей. Танкисты знали, что он не раз ходил в танковые атаки под Сталинградом, отличился в боях храбростью и отвагой, о чем красноречиво говорили ордена и медали.
Начальник политотдела рассказывал,— продолжал Наумов,— как геройски дрались танкисты первого батальона. Механик-водитель танка Т-70 старший сержант Магомед Килиметов сегодня совершил подвиг. При атаке его танк был подожжен, экипаж покинул машину, а Килиметов не эвакуировался. На горящем танке он врезался в самоходную пушку немцев и разбил ее, сам погиб смертью героя.
Зачем таранить, бил бы из пушки, — высказался Глебов.
Снаряды кончились. Другой любопытный случай в том же батальоне. Лейтенанта Титова пытался таранить фашистский «Тигр»...
Первый раз слышу, чтобы немцы шли на таран,— усомнился Коробов.
Ты прав, Коробов, немцы смелы там, где за счет высокой маневренности создан перевес сил.
Чем кончился таран? — напомнил Комаров.
Так вот, идет «Тигр», не открывая огня, на него в лоб идет Титов и тоже не стреляет. Что думали немцы — не знаем, а Титов соображал: «Зачем попусту тратить снаряды, подойду поближе и ударю наверняка».
Так они сближались, проверяя крепость нервов. Когда между ними было 75—100 метров, Титов первым выстрелом попал в башню.
Тут и капут храброму немцу...
Разъяснив обстановку и боевую задачу роты на следующий день, проверив состояние танков, Наумов распрощался с танкистами.
При прощании Борис осмелел и задержал Наумова:
Товарищ старший лейтенант, скажите, пожалуйста, вы почему-то говорили о героизме танкистов другого батальона, а о нас ничего?
Как так? Я же похвалил вас. А вообще скажу, настоящая отвага молчалива. За два дня рота потеряла половину танков. Правда, говорят, не узнав поражений, не узнаешь цены победы. Понял? Теперь будем воевать каждый за двоих. Сумеем?
Будем стараться, товарищ командир роты,— вытянулся Рыжиков.

ПЕРВАЯ НАГРАДА

Двенадцать дней бригада вела непрерывные бои с танками и мотопехотой противника, стремясь вклиниться в глубь вражеской обороны западнее Новосиля и, пробившись к станции Меховое, воспрепятствовать подходу свежих резервов немецких войск.
Ценой огромных жертв и пролитой крови давался каждый метр освобождаемой родной земли. А на пути к победе еще сотни километров.
Как тяжело было одолевать закованного в броню, в бетон и глубоко зарывшегося в землю сильного врага!
В одном из оборонительных боев Комаров был очевидцем геройского подвига, совершенного солдатом пехоты.
Группа танков (и среди них машина Комарова) была зарыта в землю на окраине рощи. Впереди на пологом скате проходили линии окопов, занятых нашими подразделениями.
Утром, в ясный, солнечный день, тяжелые немецкие танки в сопровождении пехоты ринулись в атаку. Один танк шел в направлении позиции Комарова. Следя за «Тигром», Комаров ждал, пока он подойдет к линии кустарников, и тогда—огонь. А до кустов ровно 600 метров. Танк приближался к этому рубежу, и Комаров хотел уже нажать кнопку электроспуска, как вблизи поднялось темное облако взрыва, завесив, как шторой, цель. И когда прояснилось, танк уже переползал окопы нашей пехоты. Позади него маячили отставшие немецкие автоматчики. Стрелять опасно, можно поразить своих. Но тут произошло чудо. Комаров ясно видел, как из нашего окопа выскочил боец, взобрался сзади на фашистский танк, открыл люк, бросил бутылку и, спрыгнув в окоп, застрочил из пулемета по автоматчикам противника. Вражеский танк вспыхнул, застилая черной копотью зеленый луг.
Комаров ударил из пушки по самоходке, приближавшейся к нашим траншеям,— недолет. Второй выстрел — перелет. И только третьим удалось расстрелять фашистскую самоходку.
И тогда Комаров неистово закричал:
Видели? Поджег танк и снова в окоп!
Его всегда волновали смелые, решительные люди, и в жизни, и в литературе пленяли мужественные героические личности. Пять раз он смотрел кинокартину «Чапаев» и каждый раз уносил восхищение героями гражданской войны.
И вот сейчас подвиг совершился на его глазах! С присущей ему непосредственностью он выражал свое ликование.
В боях с превосходящими силами противника и наши части несли тяжелые потери. Вражескими снарядами было подожжено и подбито несколько наших танков. Вышла из строя с разбитыми валками и машина Коробова. Оставшиеся в батальоне танки были сведены в группу и продолжали вести бой под командой старшего лейтенанта Наумова.
За период наступательных боев под Орлом многому научился и еще больше испытал на себе Комаров как воин и командир.
Но самое сильное впечатление он пережил после встречи с жителями деревни, освобожденной от немецкой оккупации.
А случилось это так.
Группа танков поддерживала пехоту в наступлении на гитлеровцев, перешедших к обороне. Неожиданно фашисты начали поспешно отходить.
Отход немцев заметили не сразу. Кое-где ослабевал огонь, но причины были неясны. Бывает, что и внезапным бегством заманивают в мешок, а потом — разгром.
Стояли в кустах, выжидали. И вдруг отзывают с позиций танковый взвод Коробова. Старший лейтенант Наумов ставит новую задачу: взводу танков совместно со взводом пехоты опушкой леса выйти вперед и ворваться
в деревню.
На каждый танк посадили по отделению пехотинцев. Договорились о сигналах. Заправились горючим и боеприпасами. Пошли.
Опушку леса миновали благополучно. Против деревни остановились, осмотрелись, прислушались. Как будто спокойно. Развернулись в боевую линию и пошли прямо на середину деревни. Их встретил огонь пулеметов с двух направлений.
По команде Коробова Комаров быстро кустами обошел поле и одним выстрелом орудия заставил замолчать вражеский пулемет. Он дал зеленую ракету. В ответ увидел сигнал Коробова. Два танка пошли вперед, побежали автоматчики.
Комаров, недолго думая, скомандовал:
Вперед, в деревню!
Танк, ломая изгородь, направился к околице, а оттуда вдоль деревни в самый центр селения.
Выскочив на улицу, Комаров увидел толпу мужчин и женщин у сарая посреди деревни. Заметив грозно ревущий, грохочущий танк с длинной пушкой, пестрая толпа рассыпалась, как стая испуганных воробьев.
Не стреляя, Комаров подъехал к сараю, открыл люк и приподнялся на сиденье. Из-за дома выбежала женщина и замахала платком.
Товарищ командир! — проговорила она, задыхаясь
от бега.— В пожарном сарае наши под замком.
А немцы где?
Туда побежали, видите дорогу к лесу? Вон, вон
они!
Комаров в бинокль увидел группу бегущих фашистов и идущий наперерез им наш танк. «Не уйдут!»
Со всех сторон, как по зову набата, бежали женщины, ребятишки, старики, простоволосые и с покрытыми головами, обутые и босиком.
Наши! Наши пришли!—было слышно в смутном гомоне толпы.
Открывайте сарай! — крикнул Комаров, поднявшийся во весь рост на башне танка.— А ну, навались, вас много!
Массивные ворота, оплетенные полосовым железом, с увесистым замком, не поддавались ни напору толпы, ни ударам бревна.
Стой! Разойдись! — снова громко закричал Комаров.
Когда все послушно отбежали в стороны, могучий советский танк, прерывисто урча, развернул пушку назад, подошел вплотную к воротам.
Эй, там, за воротами! Отойдите в стороны!
С глухим треском разваливались ворота...
Что произошло потом, когда узники переступили порог тюрьмы, не поддается описанию. Нужно было видеть, слышать, чувствовать, чтобы понять происходящее.
Десятки оторопелых и растерянных неожиданной свободой девушек, молодых женщин и подростков бросились в объятия родных. Девушки не стыдясь обнимали прокопченных гарью танкистов и запыленных, потных автоматчиков.
Неописуемая радость охватила Комарова и товарищей. Вот она — благодарность за их ратный труд, за избавление от фашистского рабства!
Пышноволосая девушка в цветастом ситцевом платье обвила шею Комарова и целовала, как брата, в щеки.
Родные наши...
Комаров вспыхнул румянцем. Увидел вдруг близко-близко чистые синие глаза под тонкими бровями.
И вдруг решился — поцеловал девушку в румяные губы, но тут же отстранился. Чьи-то крепкие руки подхватили его и подбросили вверх.
Качай! Качай! — кричал радостный хор голосов.
Ура! Да здравствует Красная Армия! Взлетев вверх, он увидал всю ликующую толпу. Качали Комарова, Щеглова, Рыжикова, пехотинцев и других танкистов, вступивших в деревню.

БАТЯ

Наступила пора холодных, тоскливых осенних дождей. Октябрьский ветер безжалостно обнажил худенькие тела молодых берез, в страхе от холода дрожали осинки. По небу тревожно метались темные слоистые облака, заслоняя робкие лучи низко стоящего где-то над горизонтом невидимого солнца.
Шурша кирзовыми сапогами по желтым листьям, идут три лейтенанта: широколицый, белобровый, чуть сутулый Коробов, стройный и высокий Комаров, маленький Русланов.
Они снова вместе. Им есть о чем поговорить. Почти полтора месяца они не виделись—Коробов был в медсанбате, Русланов — в госпитале, Комаров — ездил в Челябинск за танками.
Направляясь в клуб на собрание офицеров, они преднамеренно делают большой крюк. Как в детстве, на ходу осматривают кусты и пни, разрывают листву — ищут грибы. В руках Комарова пригоршня молоденьких зеленух.
Брось их, все равно жарить не будем,— говорит Коробов.
Нет. У клуба спрячем, а потом повару отдадим. Пусть покушает за наше удовольствие,— не соглашается Комаров.
Они перескакивают через учебные окопы и щели, обходят кудрявые шапки низкорослого молодого сосняка и пахнущего можжевельника, спускаются по песчаному склону, удаляясь от обжитых землянок.
Предчувствие подсказывает, что недолго осталось жить в этом старом учебном лагере. Боевая техника и пополнение поступили, экипажи и подразделения скомплектованы и сколочены. Друзьям посчастливилось — они снова в одном взводе, в той же танковой роте старшего лейтенанта Наумова.
Недавно прибыл старый комбриг — подполковник Кожанов, тот самый, который сформировал это танковое соединение и лично принял из рук представителя Верховного Совета СССР боевое Знамя бригады. Несколько дней назад он представлялся перед строем соединения. Комаров в это время вместе с зампотехом батальона ездил в Тулу за запчастями, и ему не пришлось увидеть Кожанова. Для бойцов не безразлично, кто посылает их в бой. Поэтому, приближаясь к клубу, длинному деревянному бараку, офицеры толковали о прибывшем комбриге.
Так, если подытожить все плюсы и минусы, каково
ваше мнение о новом комбриге?— допытывался Кома
ров.
Держать ушки топориком, быть начеку. Не давай повода, не будешь бит,— уклончиво говорил Коробов.
Подлаживаться, что ли?— возмутился Комаров.
Осторожность и осмотрительность не помеха.
В жизни всякое бывает. Рассказывали, что Кожанов
суров, требователен и горяч. Приказывает, выговаривает,
отчитывает — молчи. Чуть заикнешься в оправдание и тем
более станешь перечить — сделает такой разнос, так
вгонит в краску, что чертям тошно станет.
Через полчаса офицеры сидели на скамейках в полутемном, длинном зале и с глубоким вниманием слушали командира бригады, стоявшего у развешанных на подставках карт и схем. Комбриг был молодой, лет 30—32, коренастый, среднего роста подполковник. Аккуратно подстриженная голова, как у борца, посажена на крепкую мускулистую шею. Руки сильные, жесты энергичные. Серые, пронзительные глаза прощупывали каждого сидящего в зале офицера. Говорил он неторопливо, тихим, спокойным голосом, точно формулируя каждую фразу.
Мирный период боевой подготовки в тылу кончился. Выступаем на фронт. Первая боевая задача — совершить марш.
Комаров пристально следил за каждым движением комбрига. Их изучающие друг друга глаза встретились. Комаров выдержал, не отвел своего взора. И снова он услышал:
Прочность целого здания зависит от каждогокамня, заложенного в нем. Так и боеспособность всей бригады обеспечивается каждым танковым экипажем в отдельности. От него зависит решение всех наших боевых задач. Вот вы, товарищ лейтенант, как представляете погрузку танка в эшелон?
Комаров снова встретился с колючим взглядом командира бригады.
«Черт меня дернул глазеть на командира. А теперь изволь отвечать»,— подумал он, краснея от неожиданного вопроса.
Пройдите сюда, ко мне, и отвечайте,— приказал Кожанов.
Комаров вышел к трибуне и, став рядом с командиром бригады, слегка смутившись, докладывал:
Самое главное — вывести танк точно и осторожно
на аппарель, а затем на платформу. Тщательно закрепить
танк и застопорить орудие и пулеметы. Командир танка
должен следить, чтобы машина плавно, без рывков, пря
мо, без перекоса вошла на аппарель.
Ну, что ж, благодарю вас. Я спрашиваю для того,
чтобы молодые командиры, только что прибывшие из
училища, лучше поняли. В нашей бригаде в основном
молодежь, и недаром ее называют комсомольской.
Комаров посмотрел в зал и удивился: действительно, не менее двух третей зала занимали молоденькие, как мальчишки, совсем юные лейтенанты.
Откуда родом?— спросил, улыбаясь, комбриг.
Горьковский.
Земляки, значит. Из какого района?
Шахунского.
Тоже рядом. Я с Бора.
Во второй половине дня колонны танков двинулись по лесным дорогам, направляясь к станции погрузки. Собираясь в поход, действовали быстро, четко и дружно, но не обошлось без происшествий. И тут-то произошла еще одна встреча с комбригом.
Вернувшись с совещания, Русланов обнаружил отсутствие командира орудия, сержанта Хрякова. Поднялся переполох.
Где он?
Наверно, в деревню пошел,— ответил, ухмыляясь,
радист.
Почему я не знал?— возмущался Русланов. —- Это
же преступление. За самовольную отлучку под суд.
Вскипел флегматичный Коробов, чертыхался, потрясая кулаком, Наумов.
А комбриг, словно чуя беду, подкатывает на «Виллисе». Ротный четко докладывает о готовности подразделения к маршу, но, замявшись, добавляет об отсутствии сержанта Хрякова.
Кожанов вызывает командира машины.
Где сержант?
Точно не знаю... говорят, отлучился,— сбивчиво объяснял растерявшийся Русланов.
Что за командир? Говорят... говорят... А вы что скажете, товарищ лейтенант? Где ваш подчиненный?
Виноват... Вон он идет,— почти крикнул обрадованный Русланов, указывая на прихрамывающего, опирающегося на палку сержанта, приближающегося по тропинке к танку.
Комбриг переносит вопрос на сержанта:
Где был?
У фельдшера. Утром по неосторожности попал в яму, ногу вывихнул.
Итак, за беспорядок, незнание, где подчиненные, и неправильный доклад командиру, Наумов и Русланов получили дисциплинарное взыскание.
— Ну, как «батя»?'— обводя хитрым взглядом, спрашивал у офицеров Наумов, когда они у станции ожидали погрузки на платформы.
Русланов, все еще не оправившийся после нагоняя, неопределенно пожал плечами.
А ты что скажешь?— Наумов кивнул Комарову,
С ним в бою не пропадешь.
Поздно ночью эшелон с танками первого батальона, прикрываясь непроницаемой плотной завесой холодного, как снег, дождя, медленно полз к Белоруссии, к передовой линии фронта.

НА МАЛОЙ ЗЕМЛЕ

Через Днепр переправлялись днем, передвигаясь по зыбкому понтонному мосту. Противник пытался бомбить с воздуха, но был отогнан мощным огнем зенитной артиллерии и истребителями, охранявшими эту единственную переправу.
По ту сторону хмурого Днепра лежала малая советская земля. То был знаменитый, ставший известным всей стране и миру, Лоевский плацдарм.
Здесь, южнее города Лоева, в середине октября 1943 года, наши войска в тяжелых боях форсировали Днепр, захватили город и, вклинившись в глубь вражеской обороны на 15—20 километров, создали угрозу охвата Гомеля.
В те дни миллионы советских людей, слушая и читая сводки Совинформбюро, с душевным волнением отыскивали на карте точку Лоевского плацдарма и с непоколебимой уверенностью и надеждой чертили на картах стрелы, указывающие вероятный удар на Гомель.
Фашистское командование, спешно подбрасывая мощные подкрепления, пыталось оттеснить войска Советской Армии назад, за Днепр. Вот уже двадцать дней, как на всей дуге Лоевского плацдарма ни днем, ни ночью не затихают кровопролитные бои.
Сюда, на этот участок фронта, прибыла танковая бригада Кожанова.
Оставив позади крутые берега Днепра, танки поспешили укрыться в небольшом перелеске и затаились.
Сюда, через толщи тяжелого осеннего тумана, пробивался отдаленный гул. Фронт действовал, где-то кипел бой. Здесь было сыро, неуютно, тревожно.
Редкие, оголенные деревца с визгом гнулись под напором сильного ветра. Темные с проседью гривы снежных облаков дышали холодом. Пальцы зябли от ветра и снежной крупы, но работать в перчатках невозможно. Танки прошли сотню километров, и сейчас перед боем необходимо тщательно осмотреть и прощупать, испробовать каждый механизм, каждый узел, блок, винтик, чтобы убедиться и твердо верить в надежность и силу своей машины.
В роту Наумова пришел пропагандист бригады Раскольников, долговязый сутулый капитан, со скуластым широким лицом, впалыми щеками, темноватыми рябинками. Воины встречали его приветливо и тянулись к нему.
Серые лучистые глаза капитана искрились добротой. Говорил он просто, легко, свободно, словно в кругу близких, не стесняясь иногда ввернуть крепкое словечко. А его способность рассказывать остроумные, веселые анекдоты окончательно подкупала слушателей.
Раз пришел пропагандист — значит, впереди серьезные дела.
На небольшой полянке, на пожелтевшей нескошенной траве, расположились танкисты.
Стена молодого осинника и гряды густого боярышника полукругом охватывали лужайку и сдерживали напор студеного ветра. И все же временами он с буйным свистом вторгался на поляну, вздымал ввысь охапки побуревшей листвы и, покружив в воздухе, рассеивал на головы танкистов.
Раскольников говорил, стоя у танка, держа в руках свернутую в трубку газету. Его жадно слушали.
Здесь, на Лоевском плацдарме, мы почти полностью окружены вражескими силами. Слышите?— вскинув глаза, спросил Раскольников, когда ветер донес отдаленный гул взрывов.— Бомбят. В сорок первом, да, пожалуй, и в сорок втором некоторые заговорили бы об опасности окружения. Теперь мы сами смело вбиваем клинья, вспарываем и раздираем в клочья оборонительные пояса врага. Мы заходим в глубокий тыл противника и изнутри бьем его.
Когда начнем действовать?— спрашивали нетерпеливые.
Немцы непрерывно контратакуют. Нужно быть готовым к выступлению в любую минуту. И произойдет это внезапно, по тревоге,
Комарову нравился Раскольников. И он даже немного завидовал ему. «Талантлив. Умеет мобилизовать и зажечь. Такие нужны партии. Они способны словом вызвать к действию великие силы, таящиеся в народе. Но ведь и он, наверное, не родился таким, учился, читал, рос с партией. А разве я не способен овладеть ленинским учением и идти впереди, в рядах партии?» — думал Комаров, когда все стали расходиться.
И эта мысль уже овладела им.
Он задержал парторга роты—своего командира лейтенанта Коробова — и в присутствии Русланова смущенно спросил:
Как вы смотрите на мое намерение вступить в партию?
Вполне достоин. Первая рекомендация будет моя.
Не сейчас... а в будущем. Пока не готов.
Устав дам, подучишь. Программы нет. Но знай: на данном этапе первым пунктом программы партии является завоевание победы над врагом. А ты, Виня, что молчишь?
Устав будем изучать вместе,— решительно сказал Русланов.
Горжусь вами, друзья!..— признался, улыбаясь, Коробов.

РАЗВЕДКА БОЕМ

Бригада следовала во втором эшелоне. За первые сутки боя была сломлена наспех организованная оборона противника, и части продвинулись вперед, освободив несколько населенных пунктов. Утром движение возобновилось, но увы!— полная неожиданность...
При подходе к деревне, занятой вчера нашими частями, головной дозор был обстрелян артиллерией. Вполне вероятно, что фашисты, снова захватив деревню, отсекли и окружили наши передовые части. Эта весть облетела все экипажи. Нужно спешить на помощь и прежде всего прорвать кольцо, замкнувшее боевой авангард.
Роте Наумова выпала задача войти в соприкосновение с противником и боем разведать силы вражеского гарнизона в деревне Романище.
Разведка боем — высший и самый рискованный вид боевого обеспечения войск. Нужно не только скрытно подойти, разузнать расположение сил неприятеля, но и смело атаковать и принудить врага развернуть замаскированные огневые средства и резервы, чтобы выявить его слабые места.
Комбриг Кожанов лично наставлял офицеров, направляемых в разведку.
На девяносто девять процентов убежден, что за ночь противник не смог создать прочной обороны. Действуйте смело, дерзко и даже нахально, как истинные гвардейцы-танкисты.
Перед посадкой в машину комбриг задержал Комарова.
Как живем, земляк?— спросил он, улыбаясь.
Отлично, товарищ подполковник.
В разведке бывал?
Не приходилось.
Ну как, не подсасывает здесь?— он показал на сердце и засмеялся.
Мой мотор действует наоборот: откачивает страх и сомнения.
Парень — хват, с полоборота на солярке заводится,— похвалил комбриг, кивнув Наумову,— с такими успех обеспечен.
Перед рассветом рота Наумова с десантом автоматчиков на машинах, окутанных тусклой, осенней мглой, заслоняясь редким кустарником, выступила на выполнение боевой задачи.
Шли медленно, с приглушенными моторами, но все же их рокот сигналил немцам об опасности.
Рассредоточившись, остановились в полутора километрах от деревни, тщательно выискивая биноклями и приборами наблюдения огневые точки замаскировавшегося противника.
Враг молчал.
Деревня Романище как на ладони разлеглась на взгорье.
Хорошо видны хаты, сараи, овины, палисадники и тропинки на голых полях и огородах. Тихо, безлюдно. Заманчиво молниеносным броском вторгнуться в селение и завладеть им. Смелый приступ — половина победы. Может, и силы там у гитлеровцев пустяковые, а целая рота мощных танков и рота автоматчиков пока бездействуют, осмотрительно изучая деревню и местность.
В любом бою, и тем более в разведке, командир идет на риск. Однако правильно говорят: кто осмотрителен, тот храбр вдвойне. Нужно с наименьшим риском заставить врага показать себя.
И вот командир роты принимает решение.
Три боевые машины Коробова вырываются вперед и на больших скоростях устремляются к деревне. Орудия остальных танков готовы поддержать огнем, как только враг заговорит. Десятки наблюдателей по секторам с жадностью высматривают каждый бугорок.
На полпути к цели танки Коробова попали под град пуль. Они ответили огнем пушек и пулеметов. Ударили орудия вражеской артиллерии. Раздался залп орудий всей роты. Завязался бой.
Глебов с силой жал на педаль, бросив машину к ветлам, откуда строчил пулемет. Комаров стрелял из пушки, посылая снаряд за снарядом, пока пулемет не умолк.
Прикрываясь сараями, банями и овинами, танк двинулся вдоль деревни к западной околице, куда устремилась вся рота. Здесь обнаружено скопление фашистской пехоты, минометные и артиллерийские позиции.
Не выдержав стремительного натиска, гитлеровцы бежали, оставляя разбитые и исправные орудия, пулеметы.
Пока рота Наумова вела бой на западной окраине деревни, на противоположном конце начал штурм второй танковый батальон бригады.
В скоротечном, но напряженном бою гарнизон противника был разгромлен, и бригада, не опасаясь нового окружения, продвинулась вперед и сменила передовые части. Отныне бригада развивала наступление, являясь первым эшелоном корпуса.
Теперь танкисты бригады Кожанова первыми выбивали фашистов из промежуточных оборонительных рубежей. Совершая обходные маневры и глубокие марши, внезапно атаковывали гитлеровские гарнизоны или преследовали противника, не давая закрепиться.
Однажды им пришлось заночевать в только что освобожденной деревне с ласковым названием Лесок. Ночь темная, непроглядная. На дворе холод, сырость, тяжелая липкая грязь. В танке мрачно, неуютно.
И какая радость, когда объявили, что отдыхать будут в теплой хате. Избенка маленькая, старенькая, нахохлившаяся. Два оконца, в углу стол, по бокам лавки, широкая русская печь, выступающая чуть не до середины. Вокруг чугунки, ведра, ухваты, рядом кровать, прикрытая старым байковым одеялом.
Но в тесноте не в обиде, было бы сухо и тепло.
Танкисты расчистили место на полу, принесли охапки сена и, сбросив шлемы, шинели и сапоги, присели перекусить.
В доме хлопотала приветливая женщина средних лет, с чистыми, ласковыми глазами. Она, видимо, зная, что придут солдаты на ночлег, растопила печь и отварила большой чугун вкусной ароматной картошки. Поставила на стол миски с солеными огурцами и кисло-сладкой капустой.
Ой, вы мои соколики, ненаглядные, чем бы вас ешче угостить?— говорила она с белорусским акцентом.
Спасибо, мамаша, за все и больше всего за тепло и уют.
Как ни вкусна была горячая подсоленная рассыпчатая картошка, она осталась почти нетронутой.
Разморенные теплом, танкисты валились на душистую постель. Мощный храп заполнил хату.
Коробов, Комаров, Русланов, а с ними и ротный Наумов только что вернулись из штаба и сидели за столом, с аппетитом поглощая еще не остывшую картошку, хрустящие огурцы, репчатый лук.
Они не остались в долгу перед хозяйкой. Отдали несколько банок мясных и рыбных консервов и пшенные брикеты. Надоело казенное, хотелось домашней еды, простой и сытной.
Ели не торопясь, расспрашивая хозяйку о тяжелом житье-бытье в пору немецкой оккупации.
Они узнали, что ей всего сорок два года, но горе так состарило ее. Ее сын Гриша был в партизанах. Однажды, когда он ходил на задание, немцы убили его. Похоронили его партизаны в лесу, а ей сообщили через связных. Каково матери пережить смерть пятнадцатилетнего сына!
Дочь Груня — невеста. Ей шестнадцать лет. Она — красавица. Чтоб на нее не зарились поганые немцы, делала на лице луковым настоем бурые пятна, мать учила быть неряшливой и показывать себя придурковатой. И вот не уберегла. Вчера угнали ее немцы в Речицу. Мужа призвали в армию перед приходом немцев, и где он сейчас — кто знает.
И вот осталась одна. Да вы ешьте, ешьте, дорогие мои. Допекаю вас горем своим. Какие вы хорошие, пригожие молодцы!
Поверь, мамаша, так много здесь накипело,— постукивал кулаком в грудь Наумов.— Бьемся за деревню, берем пожарище. Сердце пламенеет. Пусть не ждут прощения! До Берлина погоним их!
Дай вам бог, дай бог,— приговаривала женщина,
а сама то и дело прикладывала фартук к глазам...
Осторожно ступая меж плотно лежащими телами, Комаров склонился над Глебовым, осматривая его забинтованную руку.
Ну как?— спросил вполголоса Наумов.
Как будто кровотечение остановилось.
Может, все-таки отправить в медсанбат?
Наотрез отказался. Подумаешь, говорит, чиркнуло по коже, не ранение, а царапина.
А в бою не подведет?—снова спросил Наумов.— Честно говоря, заменить некем.
Боюсь за другое. Как бы не получилось нагноение, не потерял бы руку.
В этих осенних боях Комаров по-настоящему сдружился со своим экипажем. Он не мог не уважать Глебова, потому что видел его в боях, верил в его безукоризненное мастерство. Сегодня в жарком бою осколок снаряда разбил триплекс и ранил водителя в руку. Но Глебов продолжал бой, невзирая на кровотечение. Рыжиков сделал ему перевязку и нашел в танке злополучный кусок металла. Он был похож на горлышко бутылки, разрезанное пополам, на полукруглом основании резьба, сверху скос, липкий и острый, как бритва.
Глебов молча завернул осколок в носовой платок, положил в боковой карман.
Тяжелый, тревожный сон господствовал в теплой хатенке. Притихла на уютной печи суетливая ласковая хозяйка, а офицеры все толковали за столом.
Всегда живой, энергичный, не знавший устали Наумов любил в редкие минуты покоя помечтать, сидя у карты, и, как он говорил, «пораскинуть мысли полководца».
Вынув из полевой сумки боевую карту, он водил пальцем по топографическим знакам и условным обозначениям, показывая расположение войск противника и своих соседей, при этом, хитровато скосив глаза, рассуждал:
Видали, как рванули? Пехота отстала, а мы идем, как по коридору, и не боимся попасть в мешок или окружение! Сила! Что будем делать дальше? Коробов, твое мнение?
Что делать? Разумеется, выполнять приказ командования.
Не об этом речь. О направлении удара. Комаров,
попробуй свои способности — реши задачу за комбрига.
Рядом город Речица, вот и ударить по нему.
Каким образом?
Штурмом, конечно.
Хвалю за храбрость, но ты не стратег. Самый мало-мальски грамотный танкист норовит бить не в лоб, а в затылок. Маневр нужен. Вот так нужно бить!— И он описал огромную дугу на запад.— Брать надо не какой- то заштатный городишко, а крупный областной центр — Гомель.
Начался спор, каждый выдвигал свои варианты, перебивал другого.
Только осторожный Коробов, разомлевший от тепла, клевал носом.
Читали последнюю сводку Совинформбюро? Знаю, что нет.— Наумов развернул «Красную звезду».— Так вот слушайте, тут и о нас пишут. Коробов, не дремли. «Южнее Речицы наши войска, преодолевая сопротивление противника, шаг за шагом продвигались вперед и заняли несколько населенных пунктов. Уничтожено свыше 1000 гитлеровцев, 16 немецких танков, 5 САУ, 38 полевых орудий, 35 минометов и 2 бронетранспортера. Захвачено 15 орудий, 11 минометов, 60 пулеметов, 4 радиостанции, и другие трофеи». В сводке за 14 ноября уже называют населенные пункты Велин, Леваши, Иванище, Орел, Янов-ка, Буда Петрицкая — вот они на карте. И еще слушайте: «Части Н-ского соединения продвигались вперед и заняли сильно укрепленные населенные пункты. В боях за эти пункты уничтожено до 1500 солдат и офицеров, 15 танков, 3 САУ и несколько артбатарей. Трофеи: 2 танка, 4 бронемашины, 16 орудий, 30 автомашин и склад с боеприпасами».
Узнаешь, о ком речь идет?—толкнув в бок Коробова, спросил Наумов.
Да, да, что-то уничтожено,— заморгал слипающимися глазами Коробов.
Наумов махнул рукой. Комаров и Русланов рассмеялись.
Последнее, что хочу вам сказать. Я хочу, чтобы вы поняли, что мы действуем на направлении главного удара фронта. За нами следит вся страна. Гордитесь, ребята, честью!

КЛЯТВА

Утро началось с тяжелых испытаний. Внезапно загрохотали орудия, завыли крупнокалиберные минометы, застучали пулеметы. Где-то в глубине жужжали моторы. Немцы контратаковали наши позиции в надежде отбить потерянные ими вчера рубежи.
Сбив боевое охранение, фашисты построились в боевой порядок и двинулись в атаку. Впереди — танки, сзади, на заиндевевшем поле,— черные цепи пехоты, в промежутках — орудия сопровождения.
Огневой вал фашистской артиллерии накрыл наши танки, расположившиеся в деревне.
Пока пехота и артиллерия отражали бешеный наскок врага, батальон гвардейских танков готовил удар в открытый фланг гитлеровцам.
Напор немцев и стойкость советских воинов не ослабевали, бой накалялся. Некоторым немецким танкам удавалось проскочить через траншеи, но их тут же поджигали огнем противотанковых пушек и подрывали связками гранат.
В самый разгар схватки ринулись в атаку гвардейцы второго батальона. Они атаковали танки и самоходные орудия. Фашисты в страхе попятились назад.
Контратака гитлеровцев потерпела крах.
Танковые колонны бригады устремились на запад, к железной дороге Калинковичи—Речица.
В полдень они ворвались на станцию Демехи. Появление советских танков было столь неожиданным и ошеломляющим, что фашисты, не оказывая сопротивления, сдавались в плен. Как можно было подумать о внезапном вторжении советских войск, когда станция находилась в тылу мощного пояса обороны немцев? Здесь же располагался штаб немецкой пехотной дивизии, руководившей боем частей, веером раскинутых к востоку от станции.
— Немецкий точность — гут, как русский большой палец, Ми всё знайм. Не понимайм, откуда и как появились советский танк,— недоумевал офицер разгромленного штаба дивизии при допросе.
На станции стояли эшелоны с танками, орудиями, автомашинами, боеприпасами, подготовленными к отправке в Речицу. Станция была крупной базой снабжения группировки фашистских войск в излучине Днепра. Здесь были захвачены многочисленные склады с боеприпасами, бензином, продовольствием.
Танк Комарова выскочил к путям, забитым вагонами. Комаров и Щеглов поднялись на башню. Перед ними стоял длинный состав товарных вагонов с паровозом на парах. В окнах вагонов решетки, а за ними люди. На вагонах крупные надписи мелом «Германия». Вокруг метались военные, раскрывая массивные двери. Шум, гомон, крики и громче всех женские голоса.
Д-да. Это с-самый б-богатый трофей,— глухо про
говорил Щеглов и заморгал.
Комаров подумал: «Может быть, и его жену вот также угоняли в проклятую Германию».
Мужчины, женщины, девушки, подростки запрудили насыпь и станцию, растекались по сторонам между танками.
Некоторые парни подходили к командирам и настойчиво просились взять их в армию.
Комаров был взволнован неожиданной удачей стремительного наступления. Шутка ли сказать, тысячи своих людей спасли от гибели и позора.
Только после взятия станции Демехи я воочию убедился, что значит суворовский натиск и быстрота наступления,— говорил он Наумову.— А у вас, товарищ старший лейтенант, мне кажется, есть задатки или даже талант полководца. Вы предвидели этот обходный маневр.
Еще бы!— хвастливо подтвердил Наумов, выпячивая грудь,— чай, я успел освоить военную науку,— и громко рассмеялся.
...Передав захваченную станцию на попечение подошедшей пехоте, танкисты покинули поселок и сосредоточились там, где менее уютно, но более выгодно для нанесения кинжального удара в сердце полуокруженной группировки немецких войск.
Это сердце, питающее отчаянное сопротивление гитлеровских завоевателей, находилось в городе Речице. Здесь же переплетались нити (во многих местах порванные) управления их разрозненными войсками.
Охватив полукольцом фашистские войска, обороняющие Речицу, часть наших сил отжимала немцев на запад, другая часть отбрасывала обреченных на гибель гитлеровцев на восток, к Днепру, расширяя коридор между разъединенными силами противника.
Редкий лесок укрыл танковую бригаду на короткое время для того, чтобы дозаправиться горючим и боеприпасами, накормить бойцов и командиров, поставить боевые задачи.
Все понимали, что остановились на перепутье: спереди немцы и тревожный гул боя, сзади тоже немцы и отдаленные зарева пожаров.
Осматривали танки, пополняли запасы, подкрепляялись силами, нервно, торопливо, предчувствуя близость решающего боя.
Да, каждый понимал, что, находясь здесь, в коридоре, как между молотом и наковальней, нужно быть готовым к самым невероятным неожиданностям, вплоть до прорыва немцев через наши заслоны и удара в спину. Спешка вполне оправдана. Но пока нет команды «Вперед!», а, наоборот, сыгран общий сбор. На митинг!
Светлый солнечный день. Воздух по-осеннему чист и прохладен. Увядшая листва под ногами. Легкий ветер с востока. Подразделения строились на полянке, замкнутой частоколом голых деревьев.
Прибыл комбриг, как всегда спокойный, крепкий, неторопливый.
Здравствуйте, товарищи!— донес ветер его пронзительный голос.
Снова команда:
Смирно! Равнение на Знамя!
Боевое алое Знамя, развеваясь на древке, увенчанном серпом и молотом со звездой, приближалось к командиру бригады.
Взять Речицу — значит покончить со всей окруженной группировкой фашистских войск,— донеслись до каждого танкиста слова начальника политотдела.
Выступали командиры машин, взводов, механики и наводчики орудий. Все они клялись отомстить врагу за его злодеяния, биться в бою, не жалея сил и самой жизни.
И тогда решился лейтенант Комаров. Сердце бешено колотилось, когда он встал рядом с боевым Знаменем, губы пересохли, и язык, казалось, прилип к небу. Он крикнул звучно и нервно:
Товарищи! - и вдруг волнение улеглось, слова
сами пришли на ум.— Клянусь быть верным до конца своей жизни боевому Ленинскому Знамени и воинской присяге. Обещаю идти в бой вместе с коммунистами, а если погибну — прошу считать меня коммунистом.
Сразу же после митинга он передал парторгу Коробову листок, свернутый вчетверо. Тот развернул и прочел вслух:
Уходя в бой, прошу принять меня в ряды Коммунистической партии. Обязуюсь быть верным и преданным партии великого Ленина до конца своей жизни.
Коробов крепко пожал ему руку.
Одобряю. Моя и Наумова рекомендации будут приложены к заявлению. Оформим после боя. А пока считай себя коммунистом. Кстати, сегодня в парторганизацию нашего батальона подано 17 заявлений о приеме в партию. Это же сила! Сила!
А со всех сторон уже неслись команды:
По машинам!
Заводи!

ШТУРМ

К Речице подходили двумя колоннами с северо-запада. Первые разведывательные машины, вышедшие к реке Ведречь, опоясывавшей город, были обстреляны минометным огнем из-за реки, с окраины города.
Стреляя с ходу по обнаруженным гнездам крупнокалиберных минометов, танки приближались к переправе. Мост был цел, но подходы к нему заболочены.
Наумов получил приказ: с десантом саперов и автоматчиков приблизиться к избушке, что на нашем берегу, и своим огнем прикрывать постройку переправы.
Выехав на небольшую возвышенность, Комаров успел бегло окинуть взором путь к городу. Ничего утешительного. За небольшим пригорком, поросшим кустарником, начиналась голая серая равнина, переходящая в кочковатый луг. Никакой маскировки, никаких естественных укрытий. За рекой, на возвышенности и на пологих скатах, прилепились, как птичьи гнезда, маленькие домишки с разноцветными крышами. В центре города — церковь, белые каменные дома.
По команде «Вперед!» танки с десантом на броне понеслись к реке. Противник, обнаружив их, поставил завесу заградительного огня. Откуда-то из глубины били наши орудия, стреляли пушки всей бригады, подавляя вражескую артиллерию.
Танковый десант делал свое дело. Машины, проскочившие невредимыми через облака пыли, стали и огня, били по ближним огневым точкам. Саперы и автоматчики быстро разобрали домик и, таская бревна на плечах, застилали зыбкую луговину перед мостом.
Противник яростно обстреливал танки, избушку, бегущих с бревнами солдат. Вскрикивая и обливаясь кровью, падали сраженные насмерть, стонали раненые. Но гать росла с каждой минутой. Комаров видел потери, но ни он, ни его наблюдатели пока не могли нащупать огневые точки противника. Откуда-то, из глубины города, обстреливали шрапнелью. Потом внезапно застрочил из пулемета Рыжиков — обнаружил огневую точку на .чердаке дома за рекой. Комаров одним выстрелом пушки разрушил логово пулеметчика. Потом стали появляться вспышки и струйки трассирующих пуль в разных местах. Гитлеровцы спешно подбрасывали подкрепления.
Наши автоматчики залегли, танкисты ревниво оберегали подходы к мосту с вражеской стороны, отвечая огнем на любой признак движения на том берегу реки.
«Волга», я «Дунай», «Волга», я «Дунай»,— слышал в шлемофоне Комаров голос Наумова:— Все готово! Разрешите «добро».
«Дунай», я «Волга». Разрешаю «добро»,— отвечал
спокойный голос Кожанова. И затем громко, призывно,
протяжно:
Вперед, на штурм!
Вперед, на штурм! — дублировали командиры.
И все другие мысли и чувства ушли в глубину напряженного мозга.
Танки двинулись к мосту. Впереди машина № 38 — командира первого взвода. На некотором удалении шли другие машины, ведя огонь по ожившим целям.
Нет ли засады? Не заминирован ли мост?— Этот вопрос мучит всех. Поэтому с таким пристальным вниманием вся рота, весь батальон, штаб бригады следят за движением первого разведывательного танка. Мост невелик— полсотни метров, но идти следует не торопясь, чтобы не расшатать устои старого деревянного сооружения.
Машина уже близка к вражескому берегу. Над ней нависли дуги трассирующих пуль. Взметнулся столб воды от разорвавшегося снаряда. Но танк идет. Вот он миновал мост и загрохотал на булыжнике.
Ура! Ура! Вперед! На штурм! За Родину!— гулом
катилось к реке, сливаясь с грохотом танков и орудий.
Один за другим танки вступали на мост.
Еще гремел в ушах боевой клич, как на глазах у всех головной танк № 38 исчез под косматой шапкой взрыва. Потом раздался еще мощный взрыв. Когда рассеялся черный, как сажа, дым., все увидели: языки пламени лизали остатки разбитого танка.
Форсирование продолжалось. Покидая мост, танки вступали в бой, растекаясь по берегу и просачиваясь в улицы и переулки.
Взвод Коробова устремился вперед по мостовой, мимо остова горящего танка. Башня сорвана. Пушка печально поникла стволом.
Злоба, досада, обида, печаль — все будоражит душу, Перед глазами встал командир танка № 38 лейтенант Ключников — маленький, слабенький, улыбающийся. С ним Дмитрий познакомился при форсировании Днепра. Спокойный, тихий, неторопливый на словах, он пользовался славой хорошего танкиста, но всегда предпочитал оставаться в тени. Других — хвалил, одобрял, показывал опыт лучших. О себе — по скромности умалчивал. И вот первым ворвался в расположение противника и повел за собой роту.
«Надо истреблять их, мстить за товарищей, скорее побегут назад!»
Комаров скомандовал:
Глебов! Держись правой стороны. Вперед!
Дробью застучали пули по броне.
Начался жестокий уличный бой.
Комаров читал и слышал об особенности уличных боев в городе, но самому испытывать не приходилось.
В любую минуту неожиданно можешь получить удар и в лоб, и в спину. Могут стрелять с чердаков, из проулков, с улицы — открыто и из засады. Здесь затруднено наблюдение, сужен кругозор.
Комаров у открытого люка напряженно всматривался вперед, жадно выискивая живое на мертвенно притаившейся улице. Автоматчики, вскинув оружие, ощупывают взглядом каждый дом.
Глебов, автоматически действуя рычагами и педалями, строго следует заданному курсу. Он посылает послушную машину на тротуар, сбавляет ход у канав, обходит колодец и снова приближается к домам с маленькими черными окнами.
Вначале улица шла на подъем. По бокам небольшие деревянные, а изредка кирпичные дома, огороженные палисадниками, заборами, частоколами, штакетником.
Танк Комарова прижимался к постройкам правой стороны, а усиленное наблюдение велось за домами на левой стороне.
Танк Русланова шел по левой стороне, готовый поразить противника на правой.
Относительное безмолвие, если не считать тревожного грохота танков и гула орудий в городе и за городом, продолжалось короткие минуты. Видимо, фашисты, оборонявшие переправу, потрепанные огнем артиллерии и окончательно перепуганные смелым вторжением танков, рассеялись, а резервы были на подходе.
Первый вражеский снаряд, разорвавшийся на мостовой, сдунул с танка десант. Автоматчики, прикрываясь палисадниками, крылечками и заборами, продолжали двигаться вдоль улицы, сопровождая машины.
Бой завязался у перекрестка улиц.
Немцы открыли пулеметный, минометный и артиллерийский огонь, преграждая путь вперед. Стреляли с верхних этажей здания, из укрытий во дворах, стреляло самоходное орудие «Фердинанд», стоявшее у дома по ту сторону пересекавшей улицы. Три танка Коробова сосредоточили убийственный огонь на самоходке и разбили ее. Десантники поражали пулеметчиков на чердаках зданий.
Сзади подошли машины всей роты. И снова в шлемофонах голос Наумова:
Вперед, на штурм!
Пересекая широкую улицу, Комаров заметил, что по ней бегут немцы, а их настигают наши танки, выскочившие из другого переулка. Комаров дал длинную очередь из пулемета.
Бросок — миновали один квартал. Дальнейший путь завален горами булыжника, опрокинутыми автомашинами, бревнами, бочками, металлом. А из-за баррикады — огонь. Разрушить ее фугасами можно, но потребуется время.
Фашисты стремились хоть на пару часов, на час остановить танки, чтобы сманеврировать, закрепиться и создать прочную оборону.
Машина Наумова следовала сзади, но он все видел и огонь танковой роты направлял в одну цель.
Заткнуть горло немцам! — требовал его повели
тельный, властный голос.
Он приказал Коробову не маячить перед батареей фашистов и найти обходные пути.
Разрешите мне,— попросил Комаров.
Давай!
Проходя по улице, Комаров мимолетно представлял себе и такой вариант уличного боя, когда на пути, в укрытии, могут стеной стать противотанковые пушки и в упор расстреливать танки.
Осадив машину назад, Комаров повел ее на ворота, во двор.
В Речице, как и во многих маленьких городах нашей страны, жители имеют свои сады, огороды, сараи, курятники, а иногда свой колодец.
Под напором сорокатонной машины с треском разлетелись в щепки дощатые ворота, упали вывернутые столбы. Танк ввалился в темный двор и в нерешительности пополз вперед.
Справа — дом с крыльцом, слева — сарай, дальше — клетушки дров, впереди — плотная стена изгороди, гряды, кусты ягодников.
На крыльце появился старик с обнаженной головой. Ветер трепал белые, как хлопок, всклокоченные волосы. Он махал руками и что-то кричал слабым старческим голосом.
Комаров, стоявший у открытого люка, увидев старика, вздрогнул от неожиданности. На улице не было ни единой живой души, и вдруг рядом с танком человек. На нем старая фуфайка нараспашку, выцветшие старые штаны, подшитые войлоком валенки. Отбивая сизые клубы дыма, старик что-то хотел сказать.
«Наверно, жаль сломанных ворот,— подумал Комаров.— Есть жмоты!» — Но все же остановил машину. Свой человек — надо выслушать.
Товарищ командир,— надрывно хрипя, вопил старик, - за тыном пруд. Утопите машину.
Комаров посмотрел за изгородь. Действительно, за частоколом и стеной высокого высохшего малинника поблескивала вода в черном котловане небольшого пруда.
Пруд во дворе, да еще в городе?! Редкость.
Спасибо, дедушка. Скажите, как выскочить на ту улицу?
Вот сюда. Руши поленницу и забор, а там через двор соседа к воротам,— ответил старик и показал рукой.
— Глебов! Слышал? Вперед, через поленницу. «Вот это старик!» — оживился Комаров. Подминая чистые, колотые дрова в грязь, машина вышла на гряды с неубранными кочанами спелой, светло-зеленой капусты. Прыжок, большой газ, удар в ворота — и танк на широкой улице. За ним неотступно шли машины Коробова и Русланова.
И вот три советских танка, заволакиваясь собственным дымом, мчатся на гитлеровцев у баррикады. Но в этот самый момент вражеский снаряд угодил в танк Коробова. Разбиты гусеницы, ранен командир. Танк с места еще ведет огонь. Комаров и Русланов, не замечая, что подбита машина командира, обстреливали неприятеля и шли вперед.
Не выдержав неукротимого напора гвардейских танков, немцы откатывались к центру города и далее, к восточным окраинам. С юга, вдоль берега Днепра, развивали наступление части советской пехоты, стремясь захватить мост и окончательно отрезать пути противника к бегству.
Надвигались ранние осенние сумерки. Дул холодный ветер, разнося горечь пороховых газов, гари, смрада и запах человеческой крови. На улице валялись трупы, ползли раненые. Факелами горели автомашины и танки. На окраинах пожары багрянили небо. На пути развороченные снарядами булыжные мостовые, воронки, горы земли, камни, подбитые орудия, автоматы, гильзы, разбитые повозки и двуколки со снарядами.
После обхода через двор взвод Коробова пробивался вперед по главной улице, ведущей к Днепру. Она как бы делила город пополам. На ней и произошла встреча с пехотинцами, наступавшими с юга.
Они внезапно просочились на улицу, перехватывая отступающих гитлеровцев. В замешательстве немцы бросали оружие, разбегались по дворам или тут же сдавались в плен.
Русское «ура» перекатывалось по городу.
Бой закончился поздно ночью. Немцам так и не удалось пробиться к мосту, и они пытались форсировать Днепр на подручных средствах, плотах, лодках и вплавь. Большинство из них погибло в ледяной воде или от огня артиллерии и пехоты. Более благоразумные сдавались в плен.
Утром мощные громкоговорители, установленные командованием на площадях и улицах Речицы, передавали приказ Верховного Главнокомандующего. Комаров и его друзья, стоя на центральной площади, с жадностью ловили каждое слово диктора.
«Войска Белорусского фронта в результате стремительного наступления подвижных соединений и пехоты в ночь на 18 ноября после трехдневных ожесточенных боев овладели городом Речица — крупным узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны немцев на правом берегу среднего течения Днепра.
В боях за овладение городом Речица отличились войска генерал-лейтенанта Батова...»
Ура! Ура! — кричали пехотинцы.
«Генерал-майора танковых войск Панова.,.»
Ура-а! Ура-а! — еще громче взревели танкисты.
«Особенно отличилась гвардейская танковая бригада подполковника Кожанова...»
В воздух полетели шапки и шлемы.
Ликование охватило гвардейцев. Столица Родины, Верховное главнокомандование чествует их боевой труд.
А диктор чеканит:
«Сегодня, 18 ноября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим город Речица, двенадцатью артиллерийскими залпами из 124 орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность всем войскам, участвовавшим в боях за освобождение города Речица.
Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!»
И - на миг тишина...
Комаров слушает, а к горлу подкатывает комок. «Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!» — повторяет он просебя и снова видит маленького, застенчивого Ключникова, погибшего при атаке, и раненого Коробова. «Вернется ли в строй? Хороший парень. А сначала показался сухарь сухарем».
Но когда утих торжественный голос диктора, ушли горькие мысли. Рядом свои ребята, смеются — довольные, живые. Комаров жмет натруженные руки Глебова. У Глебова глаза светлеют, нет в них больше угрюмого уголька, отходит парень.
Боря! Н-на этот раз и тебе перепадет награда,— шутит Щеглов.
Шутка рикошетом скользнула по Комарову. Он вспыхнул. На его груди, как и у заряжающего Рыжикова, красовался только гвардейский значок.
В бой идем не ради славы, ради жизни на земле. Так, что ли, Боря? — отшучивался Комаров, похлопывая Рыжикова.
Так-то так, а для солидности не мешало бы хоть
медаль привесить,— не соглашался тот.
А площадь кипит ликующим народом. Женщины в ярких платках и полушалках, степенные старики в шапках, шустрые ребятишки. Где они скрывались, когда шел бой?

ГОРИМ!

Наступили холода. По утрам — крепкие заморозки, днем донимал колючий, противный ветер. Тихая поземка сменилась визгливой пургой. Дороги перемело косыми сугробами. Видимо, зима вступала в свои права.
Радио, центральные и фронтовые газеты изо дня в день сообщают о новых решающих боях под Гомелем. После освобождения Киева к нему приковано внимание всего советского народа. В район, где кипит жаркая битва, спешит танковая бригада Кожанова. Ее удар нацелен на Жлобин, западнее города Гомеля.
Вдруг поступил приказ задержаться. Остановились в большом селе, когда радио принесло весть: наши войска освободили Гомель. И в этот же день пришли награды бойцам и командирам, отличившимся в боях за Речицу.
Всем без исключения воинам, участвовавшим в боях, были вручены выписки из приказа Верховного Главнокомандующего с объявлением благодарности.
Такая выписка, похожая на листовку, была вручена и Комарову. Развернув листок, он ниже портрета Владимира Ильича прочел:
«Командиру танка гвардии лейтенанту Комарову Дмитрию Евлампиевичу приказом Верховного Главнокомандующего от 18 ноября 1943 года за овладение городом Речица — крупным узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны немцев — Вам объявлена благодарность.
Командование части».
Потом командир бригады лично вручал правительственные награды.
От имени Президиум-а Верховного Совета СССР вручаю вам, лейтенант Комаров, орден Красной Звезды и поздравляю с высокой правительственной наградой,— говорил Кожанов, пожимая руку. Заглянув проницательным взором в бездонные глаза смущенного лейтенанта, добавил:
Хвалю! Боевой командир! Отличный экипаж. Желаю, чтобы вся грудь была в орденах.
Механик-водитель Глебов (первым в бригаде) стал кавалером ордена Славы 111-й степени. Он вполне заслуженно удостоен этой высокой награды. Будучи раненым, отказался покинуть танк и продолжал биться с врагом. И сейчас доволен. Еще бы! Орденом солдатской Славы награждаются за особые заслуги.
Командир орудия Щеглов и заряжающий Рыжиков получили из рук комбрига медали «За отвагу». Отойдя в сторонку, они прикрепляли к гимнастеркам друг друга знаки боевого отличия.
Увесистая штука! Чистое серебро! — радовался Рыжиков, подкидывая на ладони медаль.— Возьмем Жлобин, глядишь, по Звезде будет.
Н-не хвастай, коноплястый: б-будешь рябенький. После рати много храбрых. Пока до Звезды доберешься, голову потеряешь.
Захныкал! Заскучал! Тихой жизни захотел? — вступил в разговор Глебов.
Мне теперь тихой жизни не видать, пока хоть один фашист на моей земле останется.
То-то!
«Полгода вместе — и как одна семья,— думал Комаров.— Боевой экипаж, даже сам комбриг заметил. На них можно положиться. Как они изменились! Глебов теперь знает цену жизни». Командир роты сдержал свое обещание: написал его жене. Она ответила,что все зависит только от Глебова, пусть он сам решает. И он решает: готов простить ее опрометчивость. Разве он теперь похож на замкнутого, взбешенного, недисциплинированного сержанта, каким увидел его Комаров в первую встречу? И разве может теперь он закричать на Глебова в раздражении?
А Борька Рыжиков, суетливый, как воробей, вырос, возмужал. Теперь он с успехом мог заменить командира орудия и даже вести танк. С такими идти в бой надежно.
На Жлобинском направлении противник бешено сопротивлялся. Танкисты не имели возможности совершать обходные сокрушающие маневры, как это было несколько дней назад при прорыве в тыл немецкой обороны. Теперь приходилось с боя брать каждый рубеж, каждый населенный пункт. Несли большие потери. Наумов командовал группой танков, оставшихся в двух ротах.
29 ноября шел бой за деревню Каменка — узел обороны немцев. Нелегко было наступать по открытому заснеженному полю на врага, зарывшегося в землю, залегшего в дзотах, расположенных вблизи теплых хат. Пронизывающий холод и лихой ветер на этот раз были союзниками гитлеровцев.
Артиллеристы и гвардейские минометчики перепахали землю в траншеях и дзотах. Но атака все-таки была тяжелой. Отступая, гитлеровцы зажгли деревню. «Вот, мол, вам, грейтесь!» В деревне и за деревней справа гремел бой. В нескольких местах полыхали хаты. Ухали выстрелы. Грохотали танки. По ветру неслись приглушенные крики.
Рота Наумова, обогнув постройки, наступала вправо, навстречу своей пехоте, смыкая кольцо вокруг деревни. Три танка и среди них машину Дмитрия Комарова командир роты направил для преследования отступающих фашистов.
Зачем деревню жгут, скоты?! — возмущался Рыжиков.
А затем, чтобы после себя оставить пустыню,— ответил Комаров и в ярости командовал: — Догнать!
За деревней было небольшое поле, покрытое тонким слоем снега. Посреди тянулась полоса голого кустарника и низких запорошенных снегом деревьев.
Вдоль этой полосы двигались немецкие автомашины, по полю бежали пешие. По ним с ходу и били осколочными снарядами три танка. Немцы отвечали беглым, неприцельным огнем.
Не сбавляя скорости, танки, шурша по замерзшему и твердому, как камень, белому полю, преследовали фашистов. Попав под огонь, гитлеровцы свернули в кустарник, оставив дымящуюся автомашину.
Глебов, нажми, не теряй из виду. По кустам далеко не уйдут!
Незаметно машина Комарова выдвинулась вперед и первой приблизилась к месту, где горела разбитая автомашина.
А если там засада? — подал голос Глебов.
Давай, давай! Волков бояться — в лес не ходить,— подбодрил Комаров. А в мыслях тревога: «Парень не трус, дело говорит. Как бы не напороться на засаду!»
Полоса кустарника была узкой, а дальше, справа, поле, за ним роща. И никаких следов немцев. Попрятались или успели добежать до леса?
Увлекшись погоней, Комаров не слышал приказаний командира взвода. На стрельбу справа не обращал внимания.
Стой! — наконец спохватился он.— Надо осмотреться.
Но было поздно. Почти одновременно разорвались два снаряда. Комаров заметил блеск выстрела на опушке и скомандовал:
Осколочным, тридцать ноль. Огонь!
Маячить мишенью на голом месте было рискованно.
Глебов! Сдавай назад к кустам! — приказал он, не спуская глаз с опушки леса, где затаилась фашистская батарея.
Фашисты, пристрелявшись, вели яростный, убийственный огонь. Снаряды ложились все ближе и ближе. Танк вздрогнул, затрясся, как в лихорадке, и притих. Потом раздался глухой взрыв. Мелькнула красная молния. Сразу стало нестерпимо жарко и душно.
«Горим!» — думал каждый из экипажа, но не высказал вслух. Взорвался задний топливный бак. Вот-вот взорвутся боеприпасы.
Подготовить десантный люк! —приказал Комаров и выпустил еще один снаряд. «Все-таки напоролся на засаду»,— сверлила его бичующая мысль.
Рыжиков торопливо развинчивает задрайки люка, Глебов, морщась от боли в незажившей ране, переключает рычаги управления. Горящая машина уходит к кустам.
Готово!—доложил взмокший Рыжиков.
Покинуть машину! Быстро!
Несколько мгновений — и танкисты уползают в кусты, бороздя шершавую от изморози и сухого снега траву. Последним ползет Комаров.
Вечерело, В сумерках мрачно отсвечивало темно-красное пламя. Черной пеленой стлался дым. Немцы, зная, что экипаж ищет спасения в кустах, продолжали стрелять. Рвались гранаты, осыпая осколками снег. С тревожным писком проносились пули. Комаров прижимался к земле. Он почти дополз до заветных кустов, как раздался взрыв, осветив все вокруг. Острая боль вонзилась в левую ногу.
«Резануло осколком, и досадно, что своим снарядом»,— мелькнула мысль. Полз дальше, сцепив зубы, волоча тяжелеющую раненую ногу. Сзади оставался кровавый след. Сгущались сумерки, и след становился все менее и менее заметным.
Комаров! Товарищ лейтенант! Дима! — звали его товарищи.
Комаров слышал, поворачивался на голоса, кричал, но его не слышали. Голос ослаб до шепота. Комаров, потеряв силы, приник к снегу. Товарищи нашли его окровавленным, без сознания...
В медсанбате Комарова навестил командир роты Наумов.
Как здоровье?
Отличное,— отвечал Комаров, улыбаясь. Он был бледен. Левая нога, лежавшая поверх одеяла, туго перебинтована.
Врешь! А эта штука,— он показал на раненую ногу,— беспокоит?
Малость есть. Дергает, будто нарыв.
Как ты сумел нарваться на ловушку? Горяч, неосмотрителен. Разве не слышал мою команду «Стой, вернись!»?
Нет, не слышал. Гнался за фашистами, хотел наказать за разбой в деревне. Одну машину и с десяток гадов уничтожили.
Прибавь еще самоходку да два десятка фрицев.
Преувеличиваете!
Не ты, а Колосков!
Он, а не я.
Чудак! Рота била. Все трофеи в общий котел. А ногу береги. Рану чистить давай почаще, а отрезать не позволяй. Молодой, дрянь рассосется, кость срастется. Еще повоюем вместе. Эх, в бою, как в сказке: влево пойдешь — коня потеряешь, прямо пойдешь — смерть найдешь, вправо пойдешь—женатому быть. Плохо, что коня потерял. Лучше было бы женатому быть. Как твоя Татьяна, пишет?
Недавно получил письмо. И вот не знаю, писать
ли о ранении. Может, скоро на ноги встану.
И родителям не писал?
Боюсь мать беспокоить. Она и без того много плачет: от брата нет известий.
Пока не пиши...
Молодые силы пришли на помощь Комарову. Рана быстро затягивалась. Возвращался аппетит, а с ним прежнее боевое, веселое настроение.
В январе он был уже в строю и готовился к боям за Калинковичи. Но однажды прыгнул с танка на раненую ногу и не поднялся: как пилой резануло вдоль всей ноги.
Отвезли снова в медсанбат, а оттуда спешно эвакуировали в госпиталь, в Москву. Оказалось, что в кость впилась не замеченная ранее вражеская пуля и парализовала ногу.

ВЕСТИ

Нагноение растекалось по всей ноге, угрожая гангреной. Дмитрий приуныл, послушно отдаваясь в руки врачей. Сначала была сделана одна операция, прекратившая воспалительный процесс, потом вторая — очень мучительная, когда долбили кость и вынимали пулю. Это требовало мужества и терпения.
Хирург, сделавший решающую операцию, ободрял:
Вернешься в строй без ограничений. Верь мне!
И действительно, в апреле Дмитрий уже ковылял, опираясь на костыль. Снова заблестели его серые глаза, окреп, повеселел голос. Все складывалось прекрасно. Друзья переслали письмо Тани — хорошее, ласковое письмо.
Он поспешил утешить мать благополучным исходом лечения и даже обещал, если позволит обстановка, заскочить на денек домой. Далеко ли до Шахуньи, каких-нибудь 700 километров! Трое суток — туда и обратно. Об этом же писал и Тане, рассчитывая на скорую встречу.
Пролетел голубой апрель. На редкость теплые солнечные дни сгоняли с дворов и улиц вешние воды. В садах гомонили птицы. Пахло набухающими тополиными почками. Весна царила в умытой, посвежевшей Москве.
Был теплый предмайский день. Раненые, все, кто мог ходить, высыпали в сад. Комаров тоже пристроился на скамейке под акациями в группе выздоравливающих. Разговорились о Москве. Все в ней в диковинку: зубчатые стены Кремля, дворцы, соборы, широкие улицы, просторные площади, сады и парки. Враг стоял у ее ворот, а теперь наши бомбят Берлин, война откатывается на запад. И здесь, в спокойной, приветливой Москве, крепнет вера в скорую победу.
Настроение у Комарова было самое превосходное, хоть пой, хоть пляши. И в этот момент подошла сестра и протянула письмо:
Тебе, Дима! Наверное, от друзей. Желаю хороших вестей.— И ушла.
Комаров поспешно распечатал письмо и посмотрел на подпись. От Вини. Пробежал глазами, еще раз прочитал и помертвел. Привстал, опять сел.
Дима, что случилось? — всполошились товарищи.
Он дал прочитать письмо.
Русланов сообщал: в последнем бою убиты механик-водитель старшина Глебов и заряжающий Борис Рыжиков. Сержант Щеглов тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Командир взвода Коробов, раненный при штурме Речицы, скончался в госпитале.
Накручивались горькие мысли: «Вот тебе и скорая победа! Скольких еще не досчитаешься! А надеялся повоевать с ними! Ведь прошли вместе через огонь и воду, сколько испытали! Такие родные стали, что роднее всех родных. Нет, какая уж тут поездка домой, Скорей к своим! И мстить, мстить!»

ВСЕ СНАЧАЛА

По-дружески, крепко потискав за плечи, Комарова встретил капитан Наумов. Теперь он командовал вторым танковым батальоном,
У меня будешь, с батей обговорили — согласился. Но видишь ли,— тут обычно самоуверенный Наумов смутился,— видишь ли, Дима, я должен тебя предупредить: пока придется командовать танком. Ты достоин выдвижения на должность командира взвода. Точно не знали, прибудешь или нет, а время не ждет — всех расставили по местам.
Ближе к делу.
Люблю смышленых. Пойдешь в разведвзвод. Командует им опытный офицер Федоров. И Русланов с вами.
Виня? Отлично.
Оказалось, что командир взвода лейтенант Федоров не новичок в бригаде Кожанова. Комарову и до ранения приходилось встречать этого высокого, широкоплечего молодого офицера на построениях бригады. Тогда он воевал в первом батальоне.
Оставалось только представиться.
Товарищ лейтенант...— вытянувшись, начал Комаров, но Федоров перебил:
Отставить. Вас видел и о вас слышал. Начнем со знакомства. Коля! — и протянул руку,
Дима!
Вот так! — заключил Федоров, — а теперь посидим и поговорим. Русланов, иди сюда!
Комарову понравилась прямота и простота нового командира.
Наш разведвзвод нештатный, но его роль определена названием: всегда впереди. Дисциплина прежде всего. В случае чего — не постесняюсь,— и он показал огромный увесистый кулак.
Не с этого начал, Коля. Не все бьет, что гремит,—
предупредил Комаров, всматриваясь в строгие голубые глаза.
Федоров расхохотался.
Вот как! Это и есть разведка боем. Люблю за откровенность.
Молодые, острые, горячие, бывалые. Вспыхнут, засветятся и тут же остынут, говорят о деле, о тех, с кем вместе придется воевать.
Они сидели у входа в землянку. Федоров держал открытую полевую книжку со списком личного состава взвода.
Вот так. У тебя, Комаров, один член партии, один кандидат в члены партии, один комсомолец, один беспартийный.
Кандидат — я, а кто член партии?
Хисматулин, заряжающий. Вот так. У тебя, Виняг старый экипаж, за исключением наводчика. По национальному составу наш взвод интернациональный: русские, белорусы, украинец, татарин. Это не помеха, все знают русский язык. Вот так. Ну, что еще? Кратко о себе: кандидат в члены партии, из рабочих, ленинградец. В танковое училище поступил перед войной, в мае, окончил его в 1943 году. На фронте год. Участвовал в боях
под Орлом, был ранен. В бригаду вернулся после взятия Речицы. Участвовал в зимних боях под Калинковичами. Вот там было дело!
Мой взвод наступал по открытой заболоченной местности. Так зашли, что ни вперед ни назад. Засели. Немцы обложили кругом и не давали пройти к своим по единственной узкой тропинке, через кустарник. Снегу мало. Воду таскали в гильзах из ложбинок на болоте. Питались сухими галетами и холодными консервами, которые носили по очереди по опасной траншее. Двое подорвались на минах. Так продолжалось две недели. Потом я принял решение порезать дюриты, снять замки с орудий и ночью перейти к своим. Так и сделали. К этому времени намело сугробы, и мы переползли к домикам. Почти четыре пятых личного состава взвода простудились, заболели гриппом и фурункулезом, Вот так. Это я к тому рассказал, чтобы знали: с разведчиками всякое бывает.,.

А утром, сразу после завтрака, рота танков колонной потянулась по проселочной дороге. На буксире каждого боевого танка тащились ложные, деревянные макеты. Прошли деревню, свернули на размытую дождем белую дорогу. Высоко в синем небе показался самолет. По нему не стреляли, но говорили, что не наш, фашистский. Дальше немного проехали по лесу и остановились на большой поляне.
Отцепив макеты в кустах, построились в боевую линию. Перед строем появился комбат Наумов с красным и желтым флажками в руках.
Будем тренироваться в преодолении препятствий, проведем боевые стрельбы. Действуйте как в бою, помните, что за каждым вашим движением следит враг. Кухня с нами — желудки скучать не будут. Вопросы есть? — Наумов прошелся взором по устремленным на него глазам танкистов.
Есть, товарищ командыр,— отозвался заряжающий
Комарова, отчего у Дмитрия екнуло в груди,
Давай!
Зачим тащил сюда деревянные гробы? Макит, макит!
Много будешь знать, борода вырастет. Ясно?—
съязвил комбат.— По большому секрету скажу: пусть фашисты думают, что мы делаем переброски по фронту.
Умный голова придумал! Здорово! — бормотал
Хисматулин, скосив прищуренный глаз на своего лейтенанта.
Потом командиры танков вместе с водителями осмотрели учебное поле: длинные, узкие, глубокие траншеи, широкие рвы, некоторые из них заполнены водой, глубокие воронки, участки болота, перепоясанного деревянным помостом.
Механики, отвечайте: сумеем одолеть? — спросил Федоров, указывая на широкий ров, залитый водой.—
Глубокий, жуть!
Не впервые, сумеем,— ответил водитель Федорова, невысокий росточком, но пружинистый и подтянутый старший сержант.
А ты, Кольцов?
Не сробею, товарищ лейтенант,— ответил тот и вытянулся.
А ты, Бухтеев?
Извините, Бухтуев,— робко поправил худощавый механик Комарова и залился краской. Он сделал шаг вперед и встал рядом со своим командиром, плечом к плечу, шлем к шлему, одинакового роста, такой же стройный, легкий и красивый, только кареглазый, чернобровый.
Приходилось ли тебе, товарищ Бухтуев, в учебном полку выполнять такие упражнения? — мягко спросил Федоров, а сам подумал: «Тебе бы девушкой быть, ишь, лицо какое чистое, губы румяные».
Рвы и воронки преодолевал, а болота — только теоретически.
Справишься?
Буду стараться.
Как зовут?
Михаил.
Вот что, Миша, будь осмотрителен. Трудно будет — он поможет,— Федоров кивнул на Комарова.— Об остальном пока не говорю. Покурим и за дело.
До полудня танкисты потели на тяжелой работе, Вооружившись пилами и топорами, валили деревья, пилили бревна и на плечах подносили к танкам. Обрубленные с деревьев ветки шли в дело. Из них вязали пуки и веревками соединяли между" собой. Получалось что-то похожее на огромные самодельные циновки, но назывались они фашинами. Потом из обтесанных бревен делали большие треугольники для переправы.
Когда фашины, бревна и треугольники были готовы и погружены на танки, начались занятия по преодолению препятствий. Узкие щели-окопы с небольшими валами свежей земли не представляли серьезных затруднений. Их «брали» с хода, не сбавляя скорости.
Сложнее было с воронками от бомб и снарядов. Подойдя к ним, танк плавно опускал носовую часть и на малом газе сползал вниз, а потом, дав большой газ, водитель рывком выводил машину на противоположную сторону.
Это препятствие все, кроме Бухтуева, преодолели успешно. Не рассчитав, он на повышенной скорости подвел машину к воронке, и, спускаясь вниз, танк уткнулся носом в дно воронки и застыл.
Комаров как ужаленный заерзал на сиденье, когда машина позорно застряла в яме. Хотел что-то подсказать водителю, но сообразительный Бухтуев сам переключил на задний ход, потом развернул вправо и вывел машину. «Ничего парень, не лопух»,— подумал Комаров.
Глубокие рвы с отвесными берегами форсировали взводом. Лейтенант Федоров, шедший впереди, остановил машины и подал команду «навести переправу».
Весь взвод, за исключением механиков-водителей, проявляя быстроту и проворство, в считанные минуты построил сооружение, по которому танки перешли на противоположный берег.
Разобрав переправочные средства и погрузив на машины, взвод двинулся к новому, самому сложному и рискованному естественному препятствию — к болоту.
С одной стороны — чаща леса, с другой —кустарник и редкий лес. Посреди — зыбкое, кочковатое, поросшее зеленой осокой болото. Но это не все. Сквозь зелень осоки тут и там угрожающе поблескивают зеркальца воды. Вот это задача! Тут без разведки не суйся — угробишь машину и себя.
Недаром форсированием болота руководит командир роты Сергеев, а за каждым его распоряжением наблюдает беспокойный комбат Наумов.
Ротный вел своих офицеров вдоль болота по опушке леса и объяснял:
Посмотрите по карте: чтоб миновать эту трясину, нужно пройти по лесу 10—12 километров. А времени у нас нет. Будем искать здесь место для переправы.
Не забудьте,— вмешался Наумов,— форсирование будет проходить под огнем противника. Причем, он сам обозначит проходимые места, заблаговременно поставив там противотанковую артиллерию. И с воздуха не забудет поставить надзор... Так что частью сил надо прикрывать переправу.
До полудня продолжались эти тяжелые, изнурительные занятия. И когда машины благополучно перебрались на противоположную сторону болота, их уже поджидал командир бригады и поставил новую, более трудную задачу: провести ночные учения — марш по лесным дорогам с форсированием водной преграды. Шесть часов на отдых, в сумерках начинается марш.
Остановились в зеленой дубраве, где промеж редкой темно-зеленой травы росли пахучие фиалки, а у пней густо рассыпались белые цветы лесной земляники.
Хисматулин побежал за обедом, а Комаров сам вместе с Бухтуевым осматривал машину. Наводчик Петрухин занялся пушкой.
Машина новая, сильная, выносливая,— похваливал Комаров, ласково похлопывая по броне.— Все в порядке. Наша Маша в долгу не останется. Впрочем, если ты будешь к ней добр и внимателен...
Понимаю, товарищ лейтенант,— Бухтуев пристально взглянул на командира: «Намек на ошибки, допущенные на учениях?»
В общем, так, Миша. Экзамен на зрелость ты сдал. Небольшая заминка у воронки не в счет. Водишь танк
толково, я доволен.
Михаил облегченно вздохнул и засмеялся.
Я думал, ругать будете.
Подбежал Хисматулин, неся два термоса: один с супом, другой с чаем.
Товарищ командыр, пожалуйста, горячий обед.
Бегу — кипит, иду — шипит. Смотрите, аллах небо тучами
завешивает, знает, что после обеда надо спать.
Комаров посмотрел на свинцовое небо и быстро плывущие глыбы облаков. Несколько крупных капель расплюснулось на его лице.
А мы с тобой, Миша, не заметили. Быстро в машину!
Расторопный Хисматулин первым вскочил в танк.
Присели кружком. Всем по котелку густого горохового супа с мясом, а Комарову вдобавок пачку печенья и банку консервов.
Это вам, товарищ командир, офицерский доппаек.
Консервы положи в ящик НЗ на черный день,
а печенье к чаю.
Когда чай разлили по жестяным кружкам, Хисматулин разложил на газете куски сахара на четыре кучки и, закрыв одну из них шлемом, громко крикнул:
Кому? Не зевай, бери самую большую. Нарочно
прибавил. Ну? Живей!
Петрухин поднял руку, но Комаров остановил:
Отставить.— Наклонился и ссыпал сахар в одну кучу.
Это тоже на всех,— сказал он, придвигая печенье.
Делить — справедливо. Так всюду,— воспротивился Хисматулин.
В пехоте — да, в танковых войсках — нет. Здесь экипажи как семьи. Единоличники — не в почете.
Согласен. Но офицерский паек в кучу — непорядок. Обижать командира — нэ хорошо, нэ хорошо.
Никакой обиды. Я рад быть членом и главой этой
семьи, но без особых преимуществ. Работали все, как
говорят, под завязку.
Командиру тот же корм, а работы вдвое? — не унимался Хисматулин.
Ну, подхалимажем меня не купишь,— засмеялся Комаров.— Проштрафишься — скидки не будет.
Подхалим — низкий человек. Напрасно, командир,
пятнаешь,— обиделся Хисматулин.
— Извини, Ахмет, но такой уж у меня характер:
только на прямоту.
Да, Комаров еще не знал свой новый экипаж. Надо заново познавать людей. А как еще сложатся отношения?
Он запомнил, что механик-водитель сержант Михаил Бухтуев ровно на три года и две недели моложе его. Родом из неведомой стороны — Тувинской народной республики, но русский, советский подданный. Работягаотменный. Нравится его выдержка и серьезность. Вот Ахмет Хисматулин — веселый, неуемный говорун, а может быть, и пустозвонный болтун. Ему за сорок, но подвижен и стремителен, как юноша. Бывалый фронтовик. Рассудителен в житейских вопросах. А больше пока ничего и не скажешь.
Наводчик Петрухин Григорий — этот понятней: ровесник по возрасту, рабочий из Перми.
Да, все сначала, а тех — погибших — не сразу забудешь...
Дождь разошелся. На башне плескались потоки воды, и брызги сыпались в полуоткрытые люки. Захлопнули крышки, кроме переднего люка. Бухтуев включил свет, но Комаров сказал:
Не надо. В сумерках побеседуем. А может, поспим?
Нет, нет, зачем. Если сказки рассказывать, в темноте лучше. Давайте я расскажу вам татарский анекдот,— предложил Хисматулин.— По очереди, идет?

КАКАЯ ОНА—ТУВА?

Погода портилась не на шутку. Глухой шум затяжного дождя переплетался с воем порывистого ветра. И в таком ненастье, ночью, в слепой темени и вязкой грязи предстоит марш, форсирование водной преграды, поиск врага и бой.
Может, приляжем? — в который раз спрашивал
командир.
Какой сон днем? Хорошая беседа — лучший отдых,— не сдавался Хисматулин.
Он уже исчерпал весь свой запас старых и новых анекдотов, причем громче всех смеялся сам, успел и о себе рассказать. Ребята узнали, что их говорливый товарищ повидал в жизни больше каждого из них. В гражданскую войну остался сиротой, батрачил, грамотой овладевал в ликбезе. С 24 года служил в артиллерии. Там и человеком стал. Дома секретарем сельсовета избрали. Началась коллективизация — председателем колхоза выбрали. Воевал с первых дней в конной артиллерии. Дважды ранен. После госпиталя в танкисты попал.
Слушая Хисматулина, ребята призадумались. Вон какой, оказывается, их заряжающий! А они-то думали: так, простачок, анекдотчик, весельчак! Как непросто узнать человека! А Хисматулин уже весело торопит:
Давай теперь ты, Михаил. Что это там за Тува такая, откуда ты приехал.
Я не мастак говорить,— замялся Михаил.— Да и рассказывать-то мне нечего. Сами понимаете, прожил восемнадцать лет. А Тува... ну, как вам сказать. Для одних— глухомань, дикий край, для других — дом родной. Правда, в тайге действительно глушь, а у крутых ущелий — страшно. Но люди живут, охотятся, скот разводят.
Тувинец?.. Ну, от монгола не отличишь. Такой же широколицый, скуластый, узкоглазый. Но охотники отменные. Тувинец словно с ружьем родился.
Раньше их называли пастушеским народом. Да у нас там и сейчас много кочевых. Пастбища хорошие на высокогорье. Зимой морозы, а тувинец наденет свой нигей — шубу из овчины с длинной шерстью, и пятидесятиградусный мороз ему не страшен.
Есть у них еще ламы и шаманы-колдуны. Как-то раз видел шамана за работой. Весь увешан побрякушками, измазан как черт. Гремит в бубен и страшным голосом кричит. А что поделаешь? Одним махом не перестроишь на новый лад. Учителей не хватает. Вот я и мечтал учителем стать. Война помешала.
А не страшно? Шаман пришибет,— спросил Ахмет.
Не бойсь! Там тоже коммунисты и комсомольцы есть, найдут управу. А вообще у нас жить можно. Туву зовут краем соболей и горностаев. Что нужно человеку —• все найдешь. Хлеб растет, арбузы вызревают. Сочные, красота, расколешь — сахар! Рыбы полно! Помню, жили мы в поселке Тора-Хем. Наш дом был на берегу реки Харал. Бывало, проснешься рано утром, глядишь — печь топится, пламя отсвечивает на кровать. Матери нет, а отец, уж знаю, на работу пошел. Потом дверь хлоп— на пороге мать, а в руках — красноперый хариус. Трепещется. Лежи, лежи, говорит мать, пока поджарю.
В печке вода в чугунках греется, а она за какие-нибудь минуты сбегала, закинула удочки — и, пожалуйста, свежая рыба. Жареный хариус! Это не рыба — объедение, мягкий, сочный и вкусный-превкусный.
Ой, не говори так, Михаил! — перебил Ахмет, зажал рот и покачал головой.
Ребята загоготали.
Где же такой чудный край, никак не пойму,— недоумевал Петрухин.— Скажи, пожалуйста, как добраться до этой Тувы? Честное слово, кончится война, махну туда.
Как добраться? Поезжай на Енисей, туда, где Ленин в ссылке был, к Шушенскому. И еще выше, в горы, где начало Енисея,-— вот там и тувинская тайга, тувинские горы, тувинские степи. От железной дороги до столицы республики Кызыла четыреста километров автомашиной. Призвали, вот я таким путем и ехал, только наоборот, спускался вниз.
Ты вот про тувинцев рассказал, а о себе почти ничего,— заговорил Комаров.— Сам-то охотник?
А как же, товарищ лейтенант! Все охотники: отец, мать, братья и я. Да и вообще в тайге без ружья нельзя. Волки, медведи, а по ветвям кедров и пихт шаркает рысь. Случалось, прямо сверху — рраз, прыгает рысь — и человека за горло. Кровь пьет.
Страх какой! — съежился Петрухин. — Надо подумать. Может быть, отложить переселение?
Снова хохот. Только Миша Бухтуев вполне серьезен:
Трусливые там не нужны. Вернее, они погибают.
Отец дома? — спросил Комаров, а про себя подумал: «Не смотри, что нежнолицый, на медведя, видать, ходил».
Нет. Погиб на фронте в сентябре 1942 года. Тогда я учился в Кызыле. Окончил семь классов с похвальной грамотой и начал учиться в восьмом, вступил в комсомол. Очень сильно горел желанием стать учителем. Но тут пришло извещение об отце. Учиться стало совершенно невозможно.
Почему?
А кормить кто будет? Семья большая, мать и нас
восемь детей, из которых я — самый старший. Учился
в Кызыле, жил у тетки, а семья за 360 километров. Отец
привозил продукты. Погиб отец, погибли и мои надежды.
Вернулся домой. Взяли на прииск учеником электрика. Еще когда был в школе, я научился трактор водить и летом, на каникулах, работал в колхозе трактористом. А тут и электродело освоил, потом взялся за радио и по совместительству работал радистом...
Миша, а ты хват,— перебил Комаров,— и вообще,
кажется, парень стоящий. Дай руку, и вот тебе слово:
после войны приеду к тебе в Туву поохотиться. Примешь?

А в сумерках колонна танков вышла на новые испытания перед готовящимся сражением.
При спуске с возвышенности Комаров, высунувший голову из командирской башенки, рассмотрел в стороне от дороги «Виллис» и рядом с ним коренастую фигуру комбрига Кожанова. Он стоял, опершись правой рукой на суковатую палку, и молча провожал каждый танк в смутную, волнующую, темную глубь леса.

БЫСТРОТА И НАТИСК

По замыслу командования, после артиллерийской и авиационной подготовки вражескую оборону штурмуют стрелковые части, поддерживаемые саперными, артиллерийскими и танковыми подразделениями. И когда первая полоса обороны противника будет захвачена, в прорыв вводится танковый корпус для развития успеха и разгрома вражеской обороны в глубине.
Бригада полковника Кожанова вначале должна наступать во втором эшелоне, чтобы в нужный момент обогнать первый и устремиться в глубокий тыл противника.
Вот уже несколько часов наша пехота ведет жестокий бой за главную полосу обороны. Неведомо как уцелевшие от губительного артогня фашисты выползают из укрытий и с отчаянием обреченных сопротивляются, затыкая бреши.
Медленно, но верно сокрушается бетонированный вал обороны. Вширь и вглубь раздирается проран. Крики, взрывы, выстрелы, вой моторов, скрежет стали, стон и вопли сплетаются в общий гул боя. Расползаясь, этот гул доносится до тылов кёк тихий, таинственный, тревожный шепот.
Вперед продвинулся резерв пехоты. Проносятся, перекатывая орудия, артиллеристы. Торопливо выбирают новые позиции поближе к цели и открывают огонь прямой наводкой.
Навстречу им тихо, как в похоронной процессии, ползут машины с красными крестами и повозки, нагруженные ранеными. Бойцы, ждущие сигнала атаки, провожают их долгими взглядами.
Сигнал «Вперед!». И задрожала земля— танковые колонны пришли в движение. Затрещал лес. Поднялось сизое, дымное облако.
Фашисты лихорадочно вводили в бой свежие подкрепления. Пытаясь остановить грозный натиск, оттянуть неумолимый час возмездия, они даже бросались в рискованные контратаки. Большие надежды возлагали на авиацию и болото.
«Юнкерсы» и «Мессершмитты» с воздуха бомбили и поливали пулеметно-пушечным огнем атакующие части и тылы советских войск. Особо они держали под огнем мосты через ручьи и гати, через низины, рассчитывая на то, что вся техника завязнет в трясинах сплошных белорусских болот.
Когда фашистские самолеты появились над расположением танковой бригады Кожанова, они были встречены мощным зенитным огнем. Сброшенные ими фугасные и осколочные бомбы взорвались в лесу и не причинили серьезного урона.
Находясь в боевой готовности, лейтенант Федоров тщательно наблюдал за воздухом и слушал то замирающие, то возрастающие звуки сражения. Он был расстроен долгим отсутствием Русланова, которого комбат Наумов послал в штаб бригады с пакетом. На душе — неспокойно. Предчувствия подсказывают, что впереди что-то не так. Не захлебнулась ли наша атака? Слишком долго топчемся на месте.
Как думаешь, Дима? — шепнул он.— Не случилось ли чего? Время на вечер повернуло, а мы стоим?
Не исключено, что командование замышляет ночной бросок,— предположил Комаров.— Ночью труднее возиться в болотной грязи, но такие задачи мы отрабатывали.
Прибежал Русланов. Глаза без слов говорили, что он посвящен в большой секрет.
Вперед? — нетерпеливо спросил Федоров.
Не спеши раньше батьки в пекло. Сейчас объясню.— Не торопясь вынул платок, обтер пот, причесался.— Вообще интересно!
Не тяни,— торопили товарищи.
Так вот. Сдал я пакет и иду из штаба тропинкой к себе. Гляжу -— идет батя. На вид вроде как мрачный, погруженный в думы. Я— по тропинке наискось от него, он — вдоль кустов, по траве, Меня не видит. Думаю, хорошо, что не замечает, а то привяжется к чему-нибудь. Потом слышу его зычный голос: «Русланов, ко мне!»
Я вздрогнул: и спит, и видит, думаю. Подбегаю, докладываю. «Вон там, говорит, прошел офицер с перевязанной рукой. Задержи его и ко мне!»
Я побежал, нагнал за кустами лейтенанта. Правая рука, забинтованная ниже локтя, висит на лямке через плечо.
Привел его к бате, и тот начал допрос:
Откуда?
С Н-ского стрелкового полка.
Так он ведет бой.
Так точно. В бою и я ранен.
Где?
В лесу, вблизи деревни, название с окончанием
«ище». Забыл. Разрешите карту — покажу.
Полковник вынул карту из планшета. - Лейтенант показал:
Вот Гнилище, а вот — наши, а здесь я ранен.
Не может быть! — возвысил голос комбриг.— Что
ты голову морочишь! Вот где ваш полк ведет бой, а не
в 12 километрах в тылу врага, как пытаешься убедить.
Лейтенант был невозмутим:
За кого вы меня принимаете, товарищ полковник? За лазутчика? Докладываю: когда мы встретили сопротивление вот здесь (он показал на карте), то немного взяли влево. Оказалось, что немцев вот у этой рощи почти не было. Сбили небольшой заслон и продвинулись вперед на несколько километров.
Русланов, позови майора Цирубина!
Я побежал, а комбриг вместе с лейтенантом пошел наКП.
Вместе с Цирубиным я прибыл к Кожанову. Батя приказывает Цирубину: послать две машины на разведку в тыл к немцам. Туда, где был ранен лейтенант.
Я рассказал Наумову, почему задержался, а он руки потер:
Наш батя нюх имеет. По-суворовски: быстрота и натиск! — И хлопнул меня по плечу.— Иди. Передай комроты: «Скоро вперед!»
С этого надо было бы и начинать,— засмеялся Федоров.
Завыли сирены.
Что такое? — Комаров поднял голову вверх.
По радио передавали условный сигнал «Река течет». Потом команда: «Вперед!» Миновали лиственную рощу, прошли иссеченный пулями кустарник. Приблизились к низине.
Высунувшись по пояс из люка, Комаров обозревал полузаболоченный луг, где сегодня утром началась великая битва за братскую Белоруссию.
Страшная картина! Когда-то зеленый, цветущий луг сплошь, насколько видел глаз, превращен в мрачное перерытое поле. Подбитые орудия, сгоревшие машины, пролеты разрушенных проволочных заграждений. Черные ленты траншей, и около них группа солдат переносит тела: похоронная команда.
У самой бревенчатой дороги, на которой остановились танки, воронки, наполненные ржавой масляной водой, поблизости завязла в болоте свалившаяся на бок автомашина. Воздух тяжелый, болотный.
После прохода танков первого эшелона гать пришла в негодность. Вновь саперы и танкисты восстанавливали бревенчатую переправу под грохот зенитных пушек, отражавших налет фашистских самолетов.
Дальше пошли по маршруту, разведанному батальоном майора Цирубина. Темп движения нарастал. Бригада совершала обходный маневр.
А дорога — то рыхлая, местами заболоченная, то песчаная, лесная, узкая, с частоколом вековых деревьев по бокам. Устроит противник засаду, закупорит и долбанет сверху — и никуда не денешься.
Но и без засад много вынужденных остановок. Что ни болото — гать. И если она расшатана десятками прошедших танков или разрушена ударом с воздуха — пробка. Стоит одному танку замешкаться — все моторы переключаются на холостой ход.
Комаров с напряженным вниманием смотрел вперед, стараясь разгадать причину остановки.
Вдруг он вздрогнул, услышав голос комбрига.
Что возитесь? Сбросьте его в сторону. А ну, цепляйте трос!
Через некоторое время движение возобновилось. Но танк Федорова продолжал стоять.
Коля, в чем дело? — спросил Комаров.
Серега проворонил. Не переключил топливо на
другой бак, в насосе — воздух. Не волнуйся, догоним.
Смотри, батя,..— понизив голос, предостерег Комаров. Он увидел, как «Виллис» командира бригады задним ходом вернулся с переправы к кустам, и из машины вышел Кожанов. Он бежал, размахивая палкой, и неистово кричал.
Федоров побледнел.
Но когда комбриг был в трех шагах от машины, мотор звучно рявкнул, чихнул темным дымом и, весело рокоча, потянул гусеницы.
Кожанов с силой ударил палкой по броне и рассмеялся:
Счастье твое, что пошел! Я б тебе показал, как ушами хлопать.
Оставили позади злополучную гать и рядом с ней неисправный танк, отбуксированный к кустам. Вокруг него суетились танкисты в грязных, мокрых комбинезонах.
Вечером подошли к лесной лощине, покрытой жесткой осокой,— обычное полувысохшее болото.
Капитан Наумов собрал танкистов:
Еще одно усилие, братцы, и мы двинемся в глубокий тыл немцам, туда, где нас не ждут.
И снова (в который раз за этот трудный день!) в руках танкистов застучали топоры, завизжали пилы. Валили деревья, разделывали на бревна, носили на своих плечах и делали настил. Правильно говорят в народе: «Болото не море, не земля, корабли не плавают и ходить нельзя».
Во взводе Федорова все работали — и офицеры, и сержанты.
Хисматулин, Бухтуев, без разбору ступая в жидкую вонючую грязь, носили тяжелые бревна. Федоров и Комаров, забрызганные коричневой гнилью болота, укладывали тяжелые связки фашин. Они спешили, часто озираясь на темно-багровый закат. Тревожила надвигающаяся ночь и опасность налета авиации. Скорей бы от этой пробки, от этой вонючей грязи!
Попадались люди, которые не прочь отсидеться в танке или под сухим кустом, лишь бы не возиться в болотной жиже и не тужиться под тяжестью.
Зоркий глаз Наумова и в сумерках находил лодыря.
Что раскис, будто ежа проглотил? -— отчитывал он солдата, изображая его жалкий вид.— А ну, берись] Вот так. Прямо, прямо в грязь ступай. Земля наша, не подведет.
Наконец равномерный гул машин возвестил, что переправа готова, Снова вперед, в глубь леса, навстречу черной мгле.
Всю ночь тряслись на песчаных, перевитых корневищами дорогах, преодолевали подъемы и спуски, ползли с вниманием и осторожностью канатоходца по узким гатям на болотах. Отдыхать некогда, дремали по очереди в машинах, поминутно пробуждаясь от тряски и ударов.
Быстрее вперед! Внезапность — наше оружие! Быстрота и натиск — победа!
На рассвете достигли перекрестка дорог, что поблизости от деревни с выразительным названием Качай Болото.
Ох, Белоруссия! Сколько в твоих болотистых лесах разбросано сел и деревень — Болотнице, Гнилище, Мокрище, Гать. Но более точного названия, чем Качай Болото, не придумаешь.
Здесь, у перекрестка дорог, наткнулись на засаду противника. Пропустив дозорные машины, фашисты обстреляли голову колонны. К счастью, в предрассветном сумраке и густом тумане их огонь был недейственным.
Дружной атакой танков первой роты противник был сбит с занимаемого рубежа у деревни Качай Болото и, оставив в траншеях десятки трупов, разбитые орудия и машины, отступил.
Не отвлекаясь от основной задачи, колонны снова устремились вперед. Их цель — станция Черные Броды— база снабжения немецких войск, сильный узел обороны на подступах к Бобруйску.
Утром 25 июня в 9 часов бригада достигла леса, что в двух километрах от станции Черные Броды.
По подразделениям и экипажам устно передали приказ командира бригады:
«Всем, кроме дежурного подразделения, предоставить двухчасовой отдых».

ДВА ЧАСА

Два часа в нашем распоряжении. Спать — и никаких разговоров,— сказал Федоров, потягиваясь.
Над головой пронесся шипящий свист. Все, кто был, грохнулись на землю и замерли. В лесу раздался глухой взрыв.
Не накрыл ли наших? — взволнованно, полушепотом спросил Русланов, поднимая голову.
Может быть,— улыбнулся Федоров, но не пошевельнулся.— Спи, говорю.
Давайте спать, но ушки — топориком,— проговорил Комаров, сбрасывая шлем и переползая по травепод куст орешника.
Он прикрыл глаза и все-таки видел сквозь веки шевелящиеся тени. Это покачивались под легким ветром листья орешника. Сладко пахло цветущим шиповником,
Ни рокота моторов, ни человеческих голосов. Только вкрадчивый шепот трав да звон мошкары вокруг.
Рядом лежат ребята — в тени примолкших танков, под кустами, под узорными кронами кленов. Где-то рядом повозился, побормотал и стих Коля Федоров. Сбоку посвистывает Миша Бухтуев. Комаров приоткрыл глаз, посмотрел на него. Бедный мальчишка! Совсем измотался. Он тихий, безропотный, что на него ни взвалят — все несет. А всю ночь за рычагами машины, да по такой дороге!
Над головой раздался знакомый звук немецкого самолета.
Рама! Нас ищут,— приподнялся еще не уснувший Русланов.
Спрячь ноги под куст и спи,— посоветовал Комаров.
Сигнала тревоги не было. Зенитки молчали. Кое-где за кустами поднялась беготня, но вскоре улеглась. И снова все смолкло, только звенела мошкара. А Комаров не спал, думал.
Как здесь, в белорусских лесах, все похоже на родные места! Вон старый кудрявый дуб с дуплом, такой же, как на Высоком увале. Как-то в детстве, собирая в лесу землянику, Дмитрий чуть было не заблудился. Взобрался на этот дуб и с его вершины увидел родную деревню, всю целиком, полудугой повисшую на косогоре, А чуть вдали, за поймой Синчуважа, хорошо были видны Петухи.
Лесная земляника! Душиста, сладка, сочна. Какое ее изобилие на лесной поляне у Бабушкина льнища. Нагнешься, откинешь рукой мягкую траву, и глаза разбегаются. Крупная земляника сама в рот просится. Боже упаси соблазниться и съесть ее! Тогда ничего не соберешь...
Не забыть того дня, когда на земляничной поляне он остался только с Таней. Это было за день до отъезда на фронт. Набрала она маленький букетик каких-то лесных цветов, поднесла к своему лицу, нюхает и спрашивает:
Подарить?
Рад буду.
Возьми.
А сама, чуть-чуть прикрыв ресницами синие глаза, смотрит нежно, улыбается. Что-то новое, близкое, родное увидел он и почувствовал в ней.
Раньше Таня была для него просто товарищем, Бойкая, шустрая, как мальчишка. Расторопная, покладистая, куда хочешь сбегает, что нужно принесет. В лесу — не сробеет, в дождь и грозу — не захнычет, в речке плавает, что рыба. Случилось столкнуться с чужедере-зенскими ребятами в лесу. Те хотели отнять набранные грибы, но она так смазала по носу мальчишку, что тот заревел, а остальные побоялись связываться.
И вот как-то вдруг эта девчонка, похожая на мальчишку, превратилась в девушку с синими глазами.
Таня,— говорил ей Дмитрий, не узнавая собственного сдавленного голоса,— какая ты стала красивая!
Горячая кровь бросилась ей в лицо.
Серьезно? — тихо спросила она, бросив на него торжествующий взгляд, и прикрылась темными ресницами.
А ты? А ты любишь? — боясь своих слов, спросил Дмитрий. Но вместо ответа Таня быстро обвила его шею и крепко поцеловала в губы.
Догоняй! — и быстро побежала, мелькая крепкими ногами и загорелыми руками.
Догоняй! — звучал ее голос где-то в лесу,
Только тогда он бросился вдогонку, но Таня ныряла меж кустов.
Сбегая по тропинке, он споткнулся о камень и упал, больно разбив ногу. Сзади раздался грохот, как будто сверху сыпались груды камней, поднялся ветер. Он хотел повернуть голову и посмотреть, что случилось, но не мог. Ноги подламывались в коленях, и густой дым, как на лесном пожаре, забивал ноздри.
Вставай! Вставай! — кричала Таня.
Вставай! Тревога! — кричали знакомые голоса.
Дмитрий проснулся, когда Федоров и Русланов приподняли его и ногами ударили о землю.
Мотор ревел, расстилая по траве темные волны удушливого дыма. Откуда-то доносились приглушенные взрывы бомб или снарядов.
Лес наполнился скрежетом танков, крикливыми командами старшин, голосами солдат.
Все пришло в движение: танки, автомашины, пушки, люди.
Быстро на построение! — гремел Федоров, поднимая взвод.

ИДЕМ НА ТАРАН!

Танки вышли на опушку леса. Могучие ели, клены и дубы, укрывавшие их с воздуха, теперь не нужны. На каждом танке есть свой куст, своя зеленая шапка-невидимка.
На опушке молодая поросль лиственного леса и стайка кудрявого орешника. В прогалинах между ними танки. Новые, помытые, начищенные до блеска, они вышли точно на парад. Построились в ровную боевую линию, танк за танком.
Это — рубеж танковой атаки.
Жерла орудий ищут врага.
В синеватой дымчатой дуге горизонта прорезываются зубчики темно-зеленого леса. Ближе, на фоне деревьев, вырисовываются серые очертания станционного поселка. Враг там! — где зеленый луг, желто-зеленые поля, гряды низких кустарников.
От опушки леса к станции тянется извилистая проселочная дорога, теряясь местами за пригорками и в низинах.
Танкисты настороженно ждут двух красных ракет — сигнала атаки.
Моторы прерывисто, мягко гудят, работая вхолостую. Бухтуев, поставив ногу на педаль подачи горючего и взявшись руками за рычаги управления, устремил взгляд в смотровую щель, мысленно намечая маршрут движения.
Гриша Петрухин, прижимаясь к резиновому налобнику прицела, наводит орудие влево — там, за кустами, засечен огонь вражеской батареи.
Ахмет Хисматулин высунулся в открытый люк. Он весь — напряженный слух, чуткое внимание, готовность к действиям.
Комаров, приподнявшись из командирского люка, прочесывает взглядом поле, заросшее бурьяном. Воротник его гимнастерки расстегнут, поясной ремень без портупеи и без кобуры, а пистолет — в кармане брюк. Так легче и удобнее работать в башне с множеством приборов, цепляющихся за снаряжение.
Рассыпались искры красных ракет. Все чувства, зрение, слух, осязание, сердце и нервы разом восприняли этот беззвучный повелительный сигнал.
Огонь! — громко скомандовал Комаров, не отрывая взгляда от кустов. Он продолжал стоять, не опускаясь на сиденье.
Выстрел! — предупредительно крикнул наводчик,
нажимая кнопку электроспуска.
Танк вздрогнул. Обдало едким пороховым газом. Раздался мощный залп орудий танковой бригады. Воздух затрепетал. Жалобно отозвался лес. Вблизи станции, на поле, над кустами, поднялись серые шапки разрывов. Снова залп, и раскаты грома, и неистовый рев моторов. Танки пошли в атаку. Стройно, сдерживая интервалы, шел впереди батальон Наумова.
Сброшена ненужная маскировка. Стоят у башен командиры. Кивают в такт движению стволы заряженных пушек. Это шествие продолжалось секунды. То тут, то там на пути батальона взвивались фонтаны взрывов, перекатами расходился дымок разорвавшихся гранат. Все ближе и ближе накатывался вал огня.
Фашисты дали знать: «Вызов принят. Готовы вступить в бой». Бой разгорался, как пламя, с треском, вширь и вглубь.
Еще громче, свирепея, взревели танки. Вздымая пыль и клубы дыма, они яростно устремились вперед.
Взвод лейтенанта Федорова наступал левее дороги к кустам, где укрылась вражеская батарея.
Выскочив на пригорок, Комаров ищет орудия врага. Они должны быть за кустами. Гранаты рвутся вблизи машины. Откуда огонь?
Враг невидим, замаскирован, зарылся в землю. А сам он прекрасно видит движущуюся цель в бинокль и простым глазом. И бьет наверняка. И все-таки он должен обнаружить себя вспышками орудий, искрами трассирующих пуль и движением.
Глядите в оба, батарея где-то здесь,— беспокоился Комаров.
Вот она, вражеская пушка! Наконец-то блеснула! Ведя огонь из пушки и пулемета, танк развернулся прямо на фашистское орудие. Сделав несколько поспешных выстрелов, перепуганные немцы бросились бежать вниз, к лугу. Комаров, обрадованный удачей, весь преобразился.
Повеселись, мой гордый танк, громи негодяев!—
раздавался по переговорному устройству его звонкий голос.
Боевое возбуждение командира передалось всему экипажу. Увлеченные погоней, они чуть было не попали в беду.
Командир взвода лейтенант Федоров, наступавший правее, зная, что у луга начинается топкое болото, кричал по рации и сигналил флажками «стой». Но рация у КомарЗва в то время была переключена на себя, а флажков не заметили. И когда Комаров доложил Федорову: «Пушка уничтожена», он вдруг услышал в ответ: «Стой! Ко мне!» И тут же новая команда: «Обойди меня, выходи на дорогу!»
Теперь танк Комарова на большой скорости запылил к станции.
Вижу пулемет, справа у кустов, триста,— доложил заряжающий и тут же потянулся за артиллерийским снарядом.
Бухтуев догадливо повернул танк вправо, отыскивая цель.
Вижу! — сказал Комаров и подал команду:-—
Осколочным, сорок ноль, пятьсот, с ходу, огонь!
Стелющиеся облака дыма от осколочной гранаты накрыли огневую позицию немцев.
Метко! Молодец, Петрухин! — похвалил лейтенант.
Немцы бегут! Поутюжим? — спросил разрешения
Бухтуев, увеличивая скорость.
Давай!
В перископе четко видны удирающие фашисты, поворачивающие время от времени свои искаженные страхом лица. Еще миг — и танк помчался вперед к сараям.
Вблизи разорвался снаряд, окутав машину тучей пыли и земли. Воздушная волна ударила в правый борт, но танк, не сбавляя скорости, шел вперед.
И тут экипажем сразу были обнаружены две цели: правее сараев — миномет, ближе — группа пехоты. Сам командир увидел еще и пушку, ведущую огонь из сарая.
Около немецких огневых точек взвивались волнистые облака пыли и столбы черно-болотной грязи. Это идущие справа наши танки били по ним.
Танк Комарова вырвался вперед, по нему теперь стреляли с двух направлений.
Снова команда. Выстрел!
Сарай взлетел на воздух.
Теперь группа фашистов в окопах. Вот они — ведут огонь из пулемета. Выстрел!
Миша! Вперед, левее сарая к станции.
Танк снова выскочил на дорогу и, мерно покачиваясь по ухабам, двинулся к железнодорожной линии.
Дмитрий осмотрелся кругом. Горели земля и небо. Мрачный сумрак, точно затмение, сменил ясный, лучистый день.
Танки широким фронтом, полукольцом, одни несколько впереди, другие отставая, пересекали желтое поле и зеленый луг. Горел танк, извергая красные, как кровь, клубы огня. Около него трауром ложилась на луг лента черного дыма.
Горели постройки. Из облака дыма высовывались огромные языки желтого пламени. Почти непрерывно взметывались ввысь огромные фонтаны земли и пыли. Черный и плотный, как копоть, газ дымовых шашек застилал равнину. Вверху кружились самолеты, а вокруг них светло-желтые шары вспышек снарядов. Это зенитчики прикрывали танковую атаку.
Гул орудий, шум моторов, скрежет стали.
Сражение бушевало, как ураган. Потускнело небо за поселком. Смерч крутил темные облака дыма за станцией. Там рвались наши снаряды, сокрушая немецкие тылы и резервы.
Слева, немного сзади, покачивался танк Федорова, справа — Виня. Комаров от них на 200—250 метров, и в этом вихре огня, сотрясении земли и неба он безотчетно чувствовал приближение победы. Еще напор, бросок вперед, жесткий и стремительный удар — и станция.
Машина неслась вперед, громыхая на ухабах дороги.
Уже виден гребень железнодорожного полотна.
Первыми выскочим к вокзалу и дадим прикурить фрицам,— пошутил Комаров.
Не уйдут! Наша Маша расторопна,— поддержал азартно Бухтуев.
Прямо перед танком железнодорожная линия, справа под углом бордовое здание станции...
Но тут слева, из-за перелеска, внезапно вынырнул фашистский бронепоезд и открыл огонь из своих многочисленных орудий. Почти одновременно начала обстрел немецкая артиллерия большой мощности, расположенная в лесу за железной дорогой. Они отсекали пути танкам к станции и железнодорожному полотну. Снова появились легкие бомбардировщики. Но их сразу же отогнали наши истребители. А штурмовики атаковали фашистские батареи в лесу, за железнодорожной линией.
Бухтуев, левее! — командовал Комаров.
Механик-водитель с силой потянул левый рычаг управления, останавливая гусеницу и разворачивая машину на бронепоезд.
Все танки, опасаясь бокового обстрела, делали разворот в сторону медленно ползущего, как змея, бронепоезда.
Кругом рвались снаряды, проносились искрящиеся пули. Дым взрывающихся снарядов и горящих дымовых шашек, черная гарь отработанного топлива и дорожная пыль застилали солнце.
Часть "танков уже приближалась к станционному поселку, а взвод Федорова оказался прямо против бронепоезда.
Танк Комарова был первой мишенью для гитлеровцев — он оказался ближе всех и шел на сближение.
Команды «Бронебойным заряжай!», «Огонь!», «Выстрел!» следовали одна за другой. Ствол пушки нагрелся. Вентилятор не успевал откачивать пороховые газы. Мощный мотор накалился, выбрасывая в боевое отделение горячий воздух. Огненное солнце и через сумрак гари калило броню. Страшная жара. Едкие газы щиплют слезящиеся глаза. Язык, как суконка, жесток и сух.
«Глоток бы воды! Вдохнуть бы свежего воздуха!» Члены экипажа действуют молча, автоматически. Ахмет Хисматулин в узком пространстве башни молниеносно наклонялся к укладке с боеприпасами, брал нужный артиллерийский снаряд, заряжал пушку, потом прилипал к перископу (нет ли опасности справа) и, когда отлетала гильза, отшвыривал ее ногой и брал новый снаряд. Петрухин, не отрываясь от прицела, наводил пушку на цель, подавал команды и вел огонь. Бухтуев развернул машину перпендикулярно бронепоезду. По команде «короткая» быстро останавливал танк, давая возможность наводчику орудия произвести выстрел, и снова пускал машину вперед.
Отлично! — подбадривал Комаров, по ярким вспышкам на орудиях бронепоезда определяя попадания.— А ну, еще разок, Петрухин! Молодцы!
Смертельная опасность нависла над экипажем Комарова.
Машина подошла так близкб к бронепоезду, что через смотровые щели уже четко различались черные кресты на его бортах. Теперь все орудия бронепоезда перенесли огонь на самый ближний, дерзкий танк. Не завеса, а огненная стена встала перед ним.
«Отойти назад? Расстреляют,— рассуждал вслух не столько для себя, сколько для товарищей, Комаров.— Только вперед, к самому бронепоезду, и тогда против нас не сумеют вести огонь много орудий».
Бухтуев прибавил скорость. Снаряды рвались вокруг. Один взорвался впереди у самого танка, отчего громада задрожала и медленно поползла в воронку.
Бухтуев не растерялся. Он умело вывел машину из глубокой сыпучей конусной воронки и снова направил ее к бронепоезду. Теперь против танка оказалась центральная бронеплощадка. На ней мощное орудие, заключенное в башню, такую же круглую, как танковая.
Приближаясь, Комаров обстреливал эту бронированную темно-зеленую коробку. Он ясно видел снопы искр на броне, высекаемые, как в кремне, его снарядами, но фашистская пушка продолжала изрыгать огонь.
Остался один снаряд! — испуганно доложил охрипший Хисматулин.
Гриша, друг! Лучше целься в башню,— и просил, и требовал командир танка.
Машина уже рядом с поездом. До цели 100—150 метров.
Захваченный поединком, Дмитрий не заметил, как сзади него был подбит и сполз в воронку танк командира Федорова, а экипаж покинул машину, не видел, что машина Вини Русланова тоже пылала.
Петрухин поймал в перекрестье прицела щель башни и затаив дыхание нажал кнопку спуска. Ура! Цель поражена, ствол пушки обвис.

Комаров кидался от мысли к мысли: «Боеприпасов нет, что делать? Повернуть назад — смерть, вперед -тоже смерть... Одно — таранить! Не опрокинем, так остановим бронепоезд».
Идем на таран! — загремело по переговорному
устройству.— За Роди,,..
Но тут взрыв потряс танк. Факелом взвилось темно-красное пламя. Воздушная волна ворвалась в щели и невероятной силой отбросила к стенкам башен, прижала к сиденьям.
Товарищ лейтенант, горим! — послышался до не
узнаваемости слабый голос Миши Бухтуева.
Командир не отвечал: он потерял сознание от ранения и контузии.
Ярко-желтые струйки пламени просочились в переднюю часть танка через смотровые щели. Огненные капли падали на Михаила. Он молча гасил их, прижимая руками к комбинезону. Перекрыв заслонкой разбитый триплекс, преградил путь огню.
Раз, два, три — шли секунды...
Товарищ лейтенант!
Комаров очнулся и приник к щели.
Миша! Бей в колеса! — закричал он во всю оставшуюся силу.
Машина рванулась вперед. В перископ Комаров видел, как быстро приближается бронированная громадина с ненавистными черно-белыми фашистскими крестами.
Гитлеровцы разгадали маневр пылающего танка: машинист рванул бронепоезд.
Держась обожженными руками за рычаги управления, напрягая последние силы, Михаил Бухтуев давил ногой на педаль газа, выжимая предельную скорость.
Машину подкинуло.
Насыпь...
Рывок...
Удар!
Удар страшной силы!
Взрыв!
Пламя!
Перескочив один рельс и выбив ось бронеплощадки, полыхающий танк замер. Тягой паровоза и по инерции бронеплощадка продолжала двигаться, наползая на переднюю часть танка. Подымаясь все выше и выше, платформа склоняла башни орудий в противоположную сторону и наконец рухнула, увлекая за собой вторую батарею. Третья бронеплощадка, сойдя с рельс, уткнулась в насыпь.
Фашисты, соскочившие с бронепоезда, в панике бросились бежать вперед, к паровозу.
И наши воины, и немцы видели, как окутанная пламенем и черным дымом «тридцатьчетверка» врезалась в бронепоезд. Бой словно стих на мгновенье. И когда рухнули платформы и перерезанный надвое бронепоезд замер, от танка к танку по радио вскинулись боевые призывы и команды.
Отомстим за смерть Героев!
Бейтесь так, как экипаж Комарова!
Вперед! В атаку! За Родину!
Боевой порыв и ожесточение охватили танкистов. Они бросились к станции наперехват бронепоезда.
А горящий танк после удара не подавал признаков жизни.
Но вот открылся люк башни, и Петрухин соскользнул на насыпь. За ним приподнялся Хисматулин, но повис, сраженный пулей. Через командирский люк выпрыгнул Комаров и побежал вдоль насыпи.
Грохнул взрыв. Еще выше поднялось бурое пламя над машиной — взорвался второй топливный бак. В открытые люки ворвались огненные языки, закрывшие путь к спасению Михаила Бухтуева.
Фашисты в касках метались у поезда. Двое отцепляли поврежденные бронеплатформы, а еще двое бежали к горящему танку. Они никак не ожидали, что прямо в их руки попадет обожженный, окровавленный танкист. По его мокрому лицу бежали струйки крови, ворот гимнастерки разорван, широкие ноздри и раскрытый рот жадно ловили свежий воздух.
Гитлеровцы с диким воем бросились на нежданную легкую добычу. Один ухватил Дмитрия за левую руку, другой подскочил справа, что-то крича солдату, нагнувшемуся между платформ.
«Плен?— как электрический ток, прожгла страшная мысль.— Нет, лучше смерть!» Он запустил руку в карман. В это время поезд дернулся, немец справа непроизвольно потянулся вперед догонять уходящий поезд и обернулся, что-то крича. Дмитрий уже выхватил из кармана брюк пистолет и выстрелил в конвоира слева. Второй обернулся, поднял автомат и тут же грохнулся на рельсы.
Комаров выскочил на насыпь и мгновенно исчез в облаках дыма и пыли.

ОТОМСТИМ!

Командный пункт Кожанова расположен на опушке леса, там, откуда начал атаку танковый батальон Наумова. Танк полковника Кожанова искусно замаскирован зелеными ветками березы. И с земли, и с воздуха он виден как естественный пышный куст. У этого куста-танка стоит адъютант комбрига — сероглазый и светловолосый старший лейтенант — ив бинокль наблюдает бой.
Товарищ полковник! Бомбят!— громко выкрикивает адъютант.
Из гущи зелени на башне поднимается обнаженная голова и широкие плечи командира бригады. Приставив к глазам бинокль, он молча смотрит вдаль, на волны дыма и огня. Его энергичное загорелое лицо спокойно, но темные мешки под запавшими глазами дают знать, что нервы работают на пределе.
Зенитки бьют, разгонят. Вон один загорелся. Добро! Докладывай, что у тебя,— обратился он к стоявшему по другую сторону танка капитану.
Помощник начальника штаба читал комбригу шифрованные радиограммы, а Кожанов сам наносил обстановку
на свою рабочую карту.
С высоты 147,5 самоходные орудия типа «Арт-штурм» обстреливают боевые порядки бригады. Из рощи юго-восточнее высоты 147,5 противник ведет сильный артминогонь. В воздухе патрулируют истребители противника,
Ясно. Что у Жуликова?— спросил комбриг.
Доносит: гать — отметка 140,4 — требует усиления на 15 часов. Взятые пленные отдельного саперного батальона 35 п. д. показали, что западнее Протасы оборону держат разрозненные группы 35 п. д. Им поставлена задача: оборонять мосты западнее 800 метров Протасы и гать — отметка 140,4. В случае подхода крупных сил наших частей — взорвать.
Нужно отдать должное офицерам противника, правильно определяют направление нашего удара: вышибем их из Черных Бродов и на север — на Глебову Рудню. Но и мы его замысел угадываем безошибочно: Черные Броды он уже не надеется удержать, а пытается остановить нас на рубеже железной дороги Старушки — Бобруйск. Правильно я говорю, капитан?
Вместо ответа капитан вытянулся и пожал плечами.
Не дошло?— удивился комбриг.
Смотрите, какой бой идет. Сумеет ли Наумов взять? У немцев много артиллерии.
Наумов сковал немцев в Черных Бродах, Булавин и Цирубин берут в клещи. Успех обеспечен, ясно? Пиши боевое донесение штакору!
Кожанов положил карту и застегнул планшет.
Положение осложняется. На станции появился фашистский бронепоезд,— устало и робко доложил капитан.
Пиши!— резко бросил комбриг.
«Противник оказывает сопротивление на станции Черные Броды. Бронепоезд ведет сильный огонь по наступающим подразделениям. В воздухе самолеты противника. С высоты 147,5 и рощи прицельный артминогонь. Прошу вызвать авиацию на Черные Броды и станцию Пильн.
Решил вести разведку севернее Черных Бродов по лесным дорогам с целью обхода и южнее Протасы с выходом на железную дорогу, наступая в общем направлении Глебова Рудня».
Еще стрекотали пулеметы и автоматы и не стих гул артиллерийской канонады, как полковник Кожанов переместил свой командный пункт в район станции. Отсюда он направлял удары атакующих батальонов на расстроенного, но все еще обороняющегося противника.
С каждой минутой все дальше и дальше улетал в леса и рощи тревожный шум боя. Тяжелый мрак рассеивался, хотя еще чадили сизым дымом горящие постройки.
На дорогах, в траншеях, в болоте, в кустах, на железнодорожном полотне, на улице, на площади у станции— всюду трупы фашистских солдат, искореженные автомашины, орудия, тягачи, горящие и сгоревшие танки, санитары над ранеными.
Не выдержав стремительного сокрушительного удара танкистов, фашисты в панике бежали, а не успевшие скрыться десятками сдавались в плен. Среди трофеев были взяты тяжелые 305-миллиметровые орудия типа «Артштурм», исправные танки, зарытые в землю как огневые точки, и один танк, увязший в болоте, мощные автоматические зенитные пушки. Был захвачен и бронепоезд, тараненный героическим экипажем Комарова.
В районе станции противник оставил огромные склады с вооружением, боеприпасами, продовольствием, вещевым имуществом.
Не случайно немцы так отчаянно обороняли Черные Броды. Это был не только сильный опорный пункт на подступах к Бобруйску, но и база снабжения крупной группировки войск.
Комбриг стоял у штабной машины и разговаривал с начальником штаба, когда к нему подошел капитан Наумов. Запыленный и прокопченный дымом и порохом, он выглядел измученным. Потное лицо и сапоги припудрены пылью. Ресницы посерели, а вокруг быстрых блестящих глаз — темные разводы.
Комбат распрямил широкие, перехваченные ремнями плечи и, взяв руку под козырек, сухим басовитым голосом доложил:
Товарищ полковник...
Кожанов не дал ему договорить.
Благодарю. Боевую задачу выполнил. За храбрость и умелые боевые действия представляю к награде.—-Взглянул в воспаленные глаза Наумова.— Вижу. Нелегко досталось, Потери?
Шесть танков. Два сгорело, четыре подбито. Потери личного состава уточняются. Батальон боеспособен.
А судьба экипажа Комарова?
Нашли труп наводчика Петрухина. Видели, как из танка выскочил Комаров, но его не нашли и трупа не обнаружили.
Где же он? Попал в плен?
Один автоматчик уверял, что он видел, как офицер отбился от немцев и побежал. Но потом все окутало дымом.
Погиб! — сокрушенно проговорил Кожанов.— Экипаж Комарова совершил геройский подвиг. Готовьте реляцию на присвоение им всем звания Героя Советского Союза. Останки погибших похороните со всеми воинскими почестями, как Героев... А Комарова искать... Какой бесстрашный, сокрушительный таран!.. Найти живым или мертвым!
Солнце опускалось. Очистился затуманенный смрадом горизонт. В поселке восстанавливалась жизнь. Тушили пожары. Ремонтировали танки. Подвозили продовольствие и боеприпасы. Дымились кухни. По дорогам строем и без строя проходили солдаты.
В братскую могилу опустили пробитое пулями и осколками снарядов тело Гриши Петрухина, останки Михаила Бухтуева и Ахмета Хисматулина.
В суровом молчании стоят воины почетного эскорта. Стоит ссутулясь лейтенант Федоров, потрясенный утратой друзей и командиров Комарова и Русланова. Боевое знамя бригады склонилось в беззвучной печали. Торжественное молчание разорвал залп танковых орудий. Прогремели залпы автоматчиков.
Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость Родины!
Отомстим за смерть наших товарищей! — скорбно
произнес Наумов.
Отомстим!— вторили танкисты.

НА БОБРУЙСК!

Штаб батальона находился за железнодорожной насыпью в сохранившемся немецком блиндаже. Спустившись по ступенькам вниз, лейтенант Федоров открыл низкую дверь. Перешагнув порог, он не вовремя выпрямился, больно стукнувшись головой о притолоку.
Оторожней! Немцы строили блиндаж для карапетов,— засмеялся Наумов.— Иди, иди смелей, да не споткнись, тут еще одна ступенька есть.
В полумраке Федоров разглядел Наумова и сидящего рядом начальника штаба батальона.
Длинный стол был, как скатертью, закрыт картой, и на ней стояли спиртовые светильники. Справа к стене придвинут тюфяк, и на нем две фуражки, гимнастерка, портупея. Комбат сидел в майке, с взъерошенными волосами, дымил папиросой, и густой дым голубой пеленой висел над столом. Видно было только у карты, а дальше—сумерки. Через узкое продолговатое оконце пробивался слабый лунный свет. В блиндаже душно.
Примешь новый взвод разведки,— как обычно, без
вводных, начал Наумов и сделал паузу.
Его пристальный взор встретился с рассеянным взглядом Федорова. Наумов нахмурился:
О Комарове ничего не слышно?
Дотемна искали — безрезультатно. А на рассвете за линией надо поискать.
На рассвете мы выступаем на Бобруйск.
На Бобруйск? А как же с Комаровым?— удивился Федоров.
Что делать? Жив — не пропадет. В плену? Ручаюсь, чести офицера не замарает. Ну, если ранен и без сознания —хуже: может кровью истечь, Тогда пиши: пропал,
Федоров молчал.
Я сам хотел бы пойти на поиски Комарова!— почти закричал Наумов.— И будь уверен, нашел бы его живым или мертвым.— И тут же спокойнее:— Я почему-то думаю, что он жив. Ну, сам посуди: в плен его взять не могли — не до того немцам было, среди убитых его нет. Но куда он делся, сам ума не приложу.— Вдруг улыбнулся, протянул Федорову пачку сигарет:— Закуривай! Трофейные, с золотым мундштуком.
Курить при старших не привык,— уклонился Фе доров.
Итак, принимай людей и машины. В 4.00 выступаем. Теперь смотри обстановку, маршрут движения и задачи батальона.
И они втроем склонились над картой.

На всем пути от Черных Бродов до Бобруйска танковые подразделения полковника Кожанова делали неожиданные повороты, нередко пересекая колонны отступающего противника.
Отступая в панике, фашисты часто ставили на дорогах преграды: обливали бензином колонны автомашин и повозок, зажигали и оставляли в труднопроходимых местах, нередко поджигали лес. Они любой ценой хотели остановить преследование, расстроить стремительный маневр, чтобы выиграть время, оторваться и организовать оборону.
Но бригада снова делала бросок в обход и безудержно двигалась вперед. Пробивались день и ночь через леса и болота. Отдыхали на марше, в танках.
В полдень 27 июня вышли к западной окраине Бобруйска и завершили окружение Бобруйской группировки немецких войск.
Рубежом Для атаки был редкий кустарник. Отсюда батальон Наумова устремился в атаку на свежевырытые траншеи гитлеровцев.
Стена артиллерийского огня и рой пуль не поколебали решимости гвардейцев первыми ворваться в город.
Позади первая траншея, впереди ощетинившийся дзот. На него устремил свою многотонную машину лейтенант Федоров. Но здесь его постигла неудача.
Раздавив дзот, танк закрутился на месте: оборвалась гусеница. Нужно выскочить наружу и сменить поврежденные траки. Но как это сделать, когда Федоров слышит перестук пуль или осколков по броне?
Врываясь в глубь неприятельских боевых порядков, танковая рота не давала фашистам добить машину. Федоров с места пушкой и пулеметом поддерживал атаку.
К вечеру гитлеровцы были отброшены к окраине города. За ночь экипаж Федорова сменил несколько траков и восстановил гусеницу. И когда стали гаснуть звезды, а на небосводе появились тусклые проблески приближающегося рассвета, снова загудели моторы. Танки двинулись вперед.
Лейтенант Федоров в сумраке раннего утра смутно различил ряд темных, однообразных, низких домов и черные шапки деревьев на окраине города. А может быть, это •—> деревня, прижавшаяся к городу. Вот сады, огороды, палисадники. Сам город был задернут темно-серой кисеей тумана и казался тихим. Но чуткий слух воина улавливал стук пулеметов и уханье минометов. То тут, то там мерцали вспышки выстрелов. Нет, враг не дремлет, он ждет.
«Какие капканы он расставил за ночь? Минные поля? Засады? Противотанковые рвы и завалы? Вряд ли за короткую ночь при тревожащем огне пулеметов он сумел закрепиться»,— эти мысли волновали Федорова.
Вчера показал удаль и осекся.
Осторожность не порок. Кто может винить воина, действующего расчетливо и осмотрительно. Да, но если поддаться таким чувствам, значит, воспринять философию труса. У того всегда недостает времени для принятия рискованного решения. Осторожность плюс быстрота действия— вот что нужно воину.
Мысли горячили молодую кровь. И вновь нетерпение и боевой задор брали свое.
Белков, нажми!
Есть нажать,— услышал он в наушниках шлемофона спокойный ответ водителя.
Сзади машин бежали автоматчики. Они не поспевали за танком Федорова. Пришлось замедлить ход.
Противник оживился. А в наушниках протяжные команды: «Вперед!.. Вперед!» Танки устремились в проходы меж домами. Как мощные стальные зубья, прошли деревню поперек и вышли на узкую полосу луга — берег ручья. Узкий, как большая канава, но глубокий. Берега крутые, почти отвесные.
Когда на лугу показались один-два танка, немцы подозрительно молчали, а когда к берегу приблизилась рота, обрушили ураган артогня. Танки отошли и скрылись в деревне.
Лейтенант Федоров по радио услышал боевой приказ комбата:
Разведать мост и доложить.
Мост через ручей был недалеко, в 300 шагах, но подойти к нему оказалось нелегким делом. По танку вела огонь вражеская пушка.
Пройдя вдоль берега по лугу, Федоров вышел на дорогу к мосту. Отсюда был хорошо виден этот мостик с двумя перилами. Никаких повреждений, никаких поломок. Если дать хорошую скорость, через полминуты - на другом берегу. Но неспроста немцы оставили эту приманку, рассчитанную на дураков. Ясно, что мост минирован. Но где нити управления взрывом? Саперов под рукой нет. Как решить эту загадку?
Остановились в кювете. Федоров выбрался вместе с двумя автоматчиками из машины. Они встали сзади танка.
Одно из двух могут подложить немцы: тол или мины,— пояснял Федоров автоматчикам.—Толовые шашки, как правило, привязываются к устоям моста, а про вода от них идут к немецкому минеру, которому поручено произвести взрыв. Перережь провода — взрыва не будет. Но этот мостик небольшой, и маловероятно, что
бы немцы решили таким путем подорвать его. Я думаю, немцы заложили мины. Их можно обнаружить по следам свежевырытой земли и тоже по проводам.
Автоматчики молча кивали.
Ну, кто из вас пойдет?
Разрешите мне,— попросил тот, кто помоложе,
И он пополз по кювету. По нему начали стрелять из дома на той стороне ручья.
Федоров выстрелил два раза по дому, откуда велся огонь, и все же автоматчик не достиг цели и был сражен в 5—6 метрах от моста.
Послали второго. И опять стреляли немцы, и прикрывал огнем орудия Федоров. Автоматчик вернулся.
Дополз до убитого, пули свистят — уши режут.
Думаю, подорвусь на мине. Винюсь,— признался солдат.
Трус!— вскричал Федоров, окидывая сверху вниз уничтожающим взглядом жалкую фигуру.- — Сам пойду!
Скрытых подступов к мосту не было. Выйти на дорогу и ползти по шоссе — более опасно. Федоров прополз между гусеницами танка и поэтому некоторое время оставался незамеченным вражеским снайпером.
«Где здесь зарыта погибель моя?»— горько усмехнулся Федоров, а сам продолжал ползти. Нужен острый глаз, чтобы рассмотреть в этой однообразной пыли признаки тонкой маскировки. Он искал нити мин или толовых шашек. Вдруг замер, обомлел. Будто кто в мертвой тишине неожиданно пронзительно крикнул в ухо: перед ним тонкие нити проводов, точно усы, расходящиеся к перилам моста. Дрожащими руками Федоров вынул из кармана складной нож. Перерезав один провод, он смелее пополз к второму. Посмотрев зоркими глазами по другую сторону моста, Федоров убедился, что там нет признаков мины. Идти назад к танку не менее опасно, чем к мосту. Убьют. Лежа на земле, он махнул рукой. Белков рывком вывел машину на дорогу и на мост. Танк шел по мосту, а Федоров бежал за ним и лишь на другом берегу вскочил на машину и опустился в командирскую башенку:
Путь свободен!— докладывал он комбату, ощущая прилив свежих сил. Он первым вошел в город, занятый противником, первым вступил в бой.
Русское «ура» волнами переливалось на обоих берегах ручья. Танки с десантом автоматчиков перекатывались через мост и устремлялись на улицы Бобруйска.

ДНИ ОТЧАЯНИЯ

Сколько ни думал Дмитрий, он никак не мог объяснить, почему, убив немецких солдат, пытавшихся взять его в плен, он побежал через линию в сторону немцев, а не назад, к своим. Помнил только, что бежал от огня.
А за линией — осока и ивняк. Пополз по кустам. Машинально, не сознавая куда. Когда устал, остановился и приподнялся, чтобы осмотреться. Привстал и увидел: впереди, шагах в десяти, идут немцы. Присел. Пистолет в руках. Присел и подумал: «Немцы совсем рядом, но ни шороха, ни звука. На станции — бой, а стрельбы не слышно». Заныло в груди: «Оглох?»
Жутко стало. В любую минуту фашист может подкрасться сзади и подцепить на штык. И пистолет не поможет.
Подождал немного и, пригнувшись, пошел по кустам в сторону станции. Шел, шел, пока не показался лужок. В пояснице жгучая боль. Распрямился, высунулся из ивняка и похолодел: по лугу удалялась автомашина с немцами. Скорей назад, в кусты!
Ползет, а мысли мечутся в тревоге: «Странно! Почему кругом немцы? Ведь сам видел, что бой протекал успешно, бронепоезд выведен из строя и наши дрались у самой станции. А если фашисты получили подкрепление? Не может быть! Их долбят со всех сторон... Ох, эта опасная глухота! Машина прошла рядом, вон зубчатые следы, и... хоть бы один звук».
Углубившись в густой березник, Комаров прилег на траву и снова забеспокоился: «Надо к своим пробираться. Но как? Подлая глухота может предать. Лучше чуть переждать. Вот солнце пойдет к закату, буду двигаться к станции. В огне не сгорел, в плен попал — спасся и здесь уцелею наверняка. Наши далеко не уйдут, догоню».
Тут он почувствовал такую острую боль в голове, что в глазах потемнело, затошнило. Приложил руку к голове — мокро. Думал, вспотел, посмотрел — рука в крови.
Стал ощупывать лоб и голову. Где рана? Задрал гимнастерку, ухватил край майки, чтобы вырвать клок на перевязку, но так и не оторвал — упал ничком без сознания.
Очнулся в сумерки. Зубы стучат, дрожь по телу. Долго не мог понять, где он, что произошло! Казалось, что, как обычно, лежит на траве у своего танка. Громко крикнул: «Эй!» Прислушался. Тишина. И даже голоса своего не расслышал. Опять кольнуло сердце: «Глухой!» Почувствовал, глаза набухли от слез. Осмотрелся вокруг. Кусты, высокая трава, на ней еле приметные слезинки росы. На небе отблески красной зари, а кое-где звезды.
Посмотрел на часы: два часа двадцать минут. Не может быть! Сейчас ни день, ни ночь. Снял часы с руки, послушал по привычке, со злостью бросил:
Глухой дурак — они стоят.
На самом деле, который час? Вечер или утро? Роса и вечером, и утром бывает. Взглянул на небо — голубеет. Значит, наступает утро. Начал прислушиваться. Ни звука. И тогда снова замутило внутри. Стал пригоршнями собирать росу. Руки мокры, а воды нет. Обтер влажными руками голову и тут под ухом нащупал запекшуюся кровь. Видно, удачно упал на руку, и, пока спал, кровотечение остановилось.
Потом стал ртом обсасывать травинки и пить росу. Жажду не утолил, а язык помягчел, а то был шершавый и неповоротливый. Пока ползал по траве, заметил спелую замлянику. Набрал пригоршню — ив рот. А мысли опять забились: «Что же делать? Куда идти?» Надо ориентироваться по солнцу и местным предметам. По крупным деревьям и пням определил, где север, где юг. Решил пойти на восток, но прежде всего поискать воды, чтоб напиться. Не пустыня Кара-Кум, а белорусское болотное Полесье. Вода попадалась на каждом шагу. Почти: двое суток в болотах купались.
И верно, прошел немного, стал спускаться к низине. Болотце. Прошел вдоль него, отыскивая чистый прудок. Нашел. Встал на четвереньки и с жадностью напился. В воде, как в зеркале, увидел свое отражение. Ой, ну и страшен стал! Самого себя жалко стало, аж слеза прошибла. Весь грязный, на лице одни скулы, глаза провалились, голова в крови.
Отлежался, пошел назад. Солнце уже поднялось. Пошел на него, а под ложечкой сосет — есть хочется. Нашел чернику — поел. Как будто легче стало.
Солнце взбиралось все выше и выше. Определил на глазок: десять часов. Так и свои часы поставил и завел. Снова пошел.
Помнил, что дорога Бобруйск—Лунинец идет с северо-востока на юго-запад. Думал: «Пересеку ее и буду у своих». Подошел к болоту — длинному и узкому, но с темной водой и вязкими берегами. Искал обход, а болото тянется, конца краю нет. Пытался перейти — вязко. В других местах омуты, в третьих кустарники с водой, пойдешь по ним — опять болото. Долго бродил в тени кустов по низинам, пытаясь обойти зыбкие места.
Взглянул на часы — около двух. Проверил направление и ужаснулся: шел уже не на восток, а на юг. Сердце забилось: «Этак и совсем заблудиться можно». Резко повернул на север и долго шел, пока не вышел на сухой взлобок.
Нашел большую ель и стал взбираться, чтобы сориентироваться. Раньше, бывало, подпрыгнет, уцепится за нижний сук, подтянется и пошел к макушке. На этот раз не вышло — сил нет. Постоял, отдохнул. Досадно: руки, ноги есть, а бесполезны. Не может быть! Через злость, через силу взобрался на ель пониже. Ель качается, голова кружится, а перед глазами кругом только лес.
И тут его охватила слабость. Сверлила мысль: «Лес—-те же потемки. Пропадешь, что игла в стогу сена. Никто не найдет. Да и кто будет искать? Все думают, что погиб. Надо самому выбираться. Но как набраться сил, ведь во рту почти двое суток не было ни крошки хлеба. И все-таки нет! Не пропадать же здесь, в лесу, если оружие есть». Вынул магазин из пистолета и пересчитал патроны. Пять штук. Звери не страшны. Тянет жилы подлая, загадочная тишина. Неужели кругом мертво и безлюдно?
Зарядил пистолет и выстрелил. Послушал, подождал привычный раскат выстрела. И опять ничего, никакого звука.
Лег ничком на траву — нет сил идти. Мысли гонят: давай действуй, иди куда-нибудь, а ноги не слушаются. И все-таки поднялся. Не сумел бы идти, пополз. Но вперед и только вперед.
Шел, кружился вокруг кустов, по багровому зареву неба безошибочно угадывал запад.
Снова на пути болото. Высокая трава, кочки, местами вода. Болотце одолел без особого труда. Прошел немного— новая топь, ноги проваливаются. Один раз ухнул до пояса. Лег туловищем на кочку и кое-как вытащил сапоги, полные ржавой жижи. Испугался: не намокли ли патроны? Вынул из кармана пистолет и спички, обернул в носовой платок и положил за пазуху. Ремень подтянул потуже. Не выпадет.
Двинулся вперед и снова завяз. «Так и погибнуть можно. На кой черт упрямство!»— рассуждал он.
Вернулся назад.
Смеркалось. Стало прохладно. А Дмитрий промок до пояса. На нем летняя гимнастерка, майка, летние брюки, сапоги и портянки. На голове — шлем.
И ни крошки еды. Рана, холод и голод неумолимо точат ослабевший организм. От них боль в голове, нудная тошнота, дрожь.
Собрал сучьев, разложил костер. Обогрелся, просушил портянки и брюки. Пошел снова за сучьями, глядь впереди тень, Испугался. За пистолет! Встал, и тень встала. Вот до чего дошел: собственной тени испугался. Вспомнил, как говорил Наумов: «Нервы нужно все время в кулаке держать». Сел у огня, зажал голову руками, смотрел на жаркое пламя и думал: «Завтра не сумею выбраться из леса к своим — погиб. Ну и что — погиб? Странно, что жив до сих пор!» И ему представилась снова картина боя, изнуряющий жар и пламя, бронепоезд, огромные колеса и страшный удар. Потрясающей силы удар! И Миша первый принял его. Больше он не увидит свою Туву, разлетелась Мишина жизнь, как брызги искр из костра. А Ахмет? Гриша? Да, Гриша выпрыгнул, побежал...
И вдруг отчетливо Комаров услышал хруст сучьев и торопливый топот ног. Вскочил и мигом бросился вперед. Так быстро, что сам удивился, откуда взялась такая прыть? Затаился и слушал. Приготовил пистолет... Безмолвная тишина. Нет, нет, это галлюцинации. Снова к костру. Только у этого клубочка огня жизнь и надежда...
Проснулся. Цветило солнце. Костер потух. Окрепла мысль: «Идти только на восток, прямым путем. Лучше погибнуть в болоте, чем свернуть!»
В теле появилась легкость, о еде не думалось, голова кружилась, но отчаянных мыслей больше не было.
Наткнулся на болотце. Походил около него, выбрал место посуше и пошел. До середины дошел — закачался, как на пружинах. Недолго думая, лег на мокрую осоку и по пластунски — вперед. Одолел трясину и сразу повеселел. Дальше пошел. Вскоре кончились кусты, и показалась железнодорожная линия, он был уверен, что это та самая — Черные Броды.
Пошел по шпалам. У переезда остановился и осмотрел шоссе. Следы танков, машин и лошадей. Вскоре увидел на дороге движущееся облако пыли. Сошел в кусты. Неясно, а вдруг немцы?
Показался мотоциклист. Поравнялся.
И тогда Комаров закричал:
Наш!
Но голос был такой слабый, а шум мотора оглушительно-резкий, что мотоциклист даже не обернулся. И сразу Комаров опять обессилел, поплелся навстречу ожидаемой колонне. Разглядел в тумане пыли ныряющий на ухабах «ЗИС», вышел на дорогу, помахал руками, не веря удаче. Из кабины вышел лейтенант.
Комаров спросил: «Где танкисты Кожанова?» Тот что-то ответил. Комаров не услышал и показал на уши. Лейтенант вынул полевую книжку и написал карандашом: «Под Бобруйском».
Ого! — удивился Комаров и написал: «Наша берет», и они оба рассмеялись. Потом из кузова машины выскочил солдат. Лейтенант что-то ему сказал. Тот разорвал индпакет и перевязал Комарову рану. Машина ушла вперед, вслед мотоциклисту, а солдат повел Комарова в противоположную сторону.
Шли недолго. Встретили колонну автомашин. И тут же в медсанбат. Только через несколько дней Комаров упросил, чтобы его перевезли к своим. И тут он узнал, что Михаил Бухтуев, Григорий Петрухин и Ахмет Хисма; тулин похоронены на станции Черные Броды, что в том бою серьезно ранен Виня Русланов, а под Минском получил тяжелое ранение комбат Наумов, что под Бобруйском отличился Федоров.
Но как ни горька была боль утрат, как ни печалила гибель товарищей, а радость возвращения к жизни оказалась сильней. Рана затянулась быстро, слух восстановился через неделю, а как-то нагрянул Федоров и привез фронтовую листовку, в которой подробно и восторженно описывался подвиг его экипажа. И все вокруг смотрели на Дмитрия как на Героя, и он смущался под настойчивыми, заботливыми и любопытными взглядами.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Появление Комарова в расположении бригады шумно приветствовали все. Некоторые ни разу не видели его в лицо, а узнавали по портрету, что помещен в клубе, по статьям в газетах, по листовкам, по рассказам товарищей.
Он шел по разъезженной лесной дороге мимо землянок, окопов, замаскированных с воздуха танков. Незнакомый польский лес, но те же развесистые дубы, березы, шелестящие сосны, пахучие травы. Все вернулось к нему: легкий шаг, выправка, энергия и бодрость. И приподнятое праздничное настроение. Он чувствовал себя молодым, крепким, полным сил, задора. Только если присмотришься внимательно, где-то в глазах уловишь едва приметную то ли печаль, то ли усталость.
Под старым дубом он заметил группу солдат. Остановился и пристально посмотрел: нет ли знакомых?
Привет первому Герою бригады,— дружно закричали они и бросились к нему.
Комаров! Лейтенант Комаров!
Качай Героя!
Сильные руки подхватили и подбросили вверх.
Ой, ой, ой! Пропал! Разобьете!—кричал Дмитрий.
Давай, давай!
Тяжело дыша, солдаты осторожно поставили Комарова на землю и предупредительно поддержали, чтобы не упал от головокружения.
Напугали, что язык отнялся,— шутил Комаров, - Думаю: в огне — не сгорел, в воде не утонул, а воздухом захлебнусь.
У штаба повторилось то же самое, но качали не солдаты, а офицеры.
Все знали, что он совершил геройский подвиг, и твердо верили, что правительство по достоинству оценит мужество и храбрость однополчанина и украсит его грудь Золотой звездой Героя Советского Союза.
В штабе Комарову объявили о назначении на должность командира танка, являющегося личной машиной командира второго батальона. Только комбатом был теперь не Наумов, а Савин. Но батальон все равно звали наумовским — так хотели скорейшего возвращения любимого командира, несмотря на то, что вести из госпиталя были неутешительные.
В политотделе Комарову предложили подготовиться к выступлению перед личным составом подразделений с рассказами о боевом опыте.
Сказали:
Это партийное поручение.
Постараюсь выполнить,— заверил Комаров.
В тот же день состоялось знакомство с новым комбатом.
Комаров слышал о старшем лейтенанте Савине как о боевом командире, но лично с ним не приходилось встречаться.
Новый комбат представлялся похожим на капитана Наумова: сильный, самоуверенный, смелый, решительный, внушающий всей своей крепкой фигурой уважение к себе.
Комбат Савин принял Комарова приветливо, радушно, как долгожданного гостя, не скрывая доброй улыбки и восхищения.
Наконец-то, дружище,— приветствовал Савин.
Свободно отвисший на животе ремень, небритый подбородок, развязная поза — все это не ускользнуло от внимания Комарова. Он привык к строгости во всем.
«Видно, из приписных, не из кадровых»,— подумал Комаров и подтянулся по стойке «смирно».
— Отставить!— не скомандовал, а сказал Савин, махнув рукой.— Такой официальщины не нужно. Ты будешь работать со мной, бок о бок. В моем личном танке. Доволен? Ну, говори! — просил сияющий комбат.
Комаров секунду молчал.
Где не быть, а служить. Воевать, так не горевать,— уклончиво ответил он.
Смутно, но понял. Хотел бы иного назначения?
Откровенно скажу: быть командиром вашего танка - значит, лишиться той самостоятельности в бою, которую имеет каждый командир.
Наоборот. Шире кругозор. Видишь поле боя и при случае можешь атаковать такой важный объект, который решит исход сражения. Кроме того, комбат не всегда привязан к танку. И в штабе нужно быть, и в подразделении. Конечно, в разведке большая самостоятельность и инициатива...
Вот она меня и увлекает,—> признался Комаров.
Так в чем дело? Будешь ходить в разведку. Но ты
не спросил про экипаж. Люди на подбор.
Благодарю.
Комбат проявил удивительную расторопность, распорядительность и дальнозоркость.
В тот же вечер под покровом зеленой дубравы собрал митинг личного состава батальона и сам, не жалея красок и теплых слов, представил воинам лейтенанта Комарова как мужественного, храброго и умелого воина, отличившегося во многих боях и совершившего беспримерный подвиг.
Пришлось подняться на трибуну и виновнику торжества.
Этого требовали возбужденные голоса и десятки любопытных и пытливых устремленных на него глаз.
«Вот, товарищ подполковник, я и приступил к выполнению партийного поручения»,— думал Комаров, пробираясь к столу, где сидели комбат и замполит.
Встал и не мог говорить. Торжественные крики: «Слава Герою! Да здравствует Родина!», буря аплодисментов всколыхнули тихий вечерний воздух. Незнакомые, непонятные чувства вторгались в неискушенную славой душу Комарова. Он не стоял, а словно плыл по волнам, не видя, как в тумане. Сами гвардейцы — родные однополчане— славят его подвиг. Вот это награда!
И когда улеглись крики, он начал говорить. Тихо, с трудом подбирая слова, потом ровнее, проще. Он говорил о том, что было ему хорошо знакомо. Он говорил, какие чудесные ребята были в его экипаже, особенно Миша Бухтуев. Да и Ахмет, и Гриша! Как умело и четко они действовали в том бою, под Черными Бродами, сколько в них было настоящего мужества и самозабвенной любви к Родине.
Комаров рассказывал и о своем первом экипаже.
Живыми вижу перед собой всех членов первого экипажа и сравниваю их в дни нашего знакомства и во время боя. Какие мы были непохожие друг на друга люди! Совершенно разные по возрасту и характеру. И можете себе представить, каким я был тогда сам, командир танка, если в мыслях несколько раз, возмущаясь грубостью своего механика, намеревался избавиться от него. К счастью, удержался. С трудом, но мы сживались. Война спаяла нас, превратила в прочный сплав, называемый боевым экипажем. Боевое товарищество — признак зрелости воинов.
Комаров говорил и чувствовал: товарищи по оружию понимают его, разделяют его печаль и его ненависть к врагу, и его упоение победой.

ПО ПОЛУГОРЮ НЕ ПЛАЧУТ

В зеленой дубраве в это чудесное утро ничто не напоминало о войне. Ни выстрелов, ни гула моторов, ни тревожных команд. Где-то в пышной листве пересвистывались иволги, хлопотливо стучал дятел. На лужайке порхали стрекозы, звенели пчелы. В этот успокоительный гомон живого мира вплетались переливчатые напевы гармоники и отдаленные звуки колоколов из польского костела: дзинь-дзинь бом, дзинь-дзинь бом. Линия фронта далеко отодвинулась на запад. И вот, смотрите, какой спокойный день выдался танкистам...
В это утро все были веселы. Каждый хотел хоть на короткое время удалиться от однообразных тяжелых солдатских забот.
Пожалуй, только лейтенант Комаров был сегодня невесел. Утром он получил пачку писем от родных и друзей, прочитал их и помрачнел. Ни слова не говоря, пошел бродить. Походил, развеялся немного, подошел к машине, снова просматривал письма.
Подошел механик, старший сержант Ефим Зверев.
Я вижу, вы чем-то взволнованы,— несмело проговорил он.
Да, как-то не по себе. Тяжело,— признался Комаров,— на, читай.
Зверев взял небольшой тетрадочный листок, густо исписанный карандашом.
«Ефрем не лучшает. Одолевает кашель с кровью. Каждый день бьют припадки. Случится припадок, зайдется, пена изб рта. Думаю: вот конец. Ему плохо, и я чуть жива. А рядом смотрят на брата и тоже мучаются трое малых. Наверно, бог приберет его. Не выживет»,
Что с ним?— спросил Ефим.
На фронте попал в окружение, в бою получил контузию. Зимой увяз в болоте, простыл, получил чахотку. Да это не все. Вот письмо моего старого друга Вини Русланова. Угробили парня. Отняли ногу, да как? По самое некуда. И протез нельзя носить! Какое несчастье! Ка-ле-ка! А какой парень?! Умница, душа человек, красивый парень.
Что же делать? У меня тоже на фронте брат погиб. Поплакал я, а потом стал уговаривать себя: этим горю не поможешь. Надо не жалеючи истреблять поганую немецкую тварь,— страстно говорил Зверев,
Да, ты прав,— не оторвавшись от дум, как бы про себя говорил Дмитрий.— Мой первый механик Глебов говорил: «Только давить!» А я, признаться, в душе его осуждал: бесчеловечно. А у него погиб отец и брат. Так как же ему жалеть фашистов?
С первых дней Комарову понравился водитель старший сержант Зверев. Внимателен и уважителен, но без тени угодничества и подхалимства, В меру смел, напорист, среди танкистов пользуется абсолютным авторитетом. И не случайно. Несмотря на свои двадцать два года, он уже многое успел повидать и пережить.
Родился он почти за Полярным кругом, на севере Красноярского края. Выносливость перешла к нему от родителей. До девятнадцати лет он исходил на своей рыболовной шхуне, где служил мотористом, почти весь Енисей вплоть до берегов Ледовитого океана. Как специалист, он был освобожден от военной службы, но в 1942 году попросился в армию. Его направили в танковую школу. И на войне он попал в самое пекло: в бою на Курской дуге раздавил немецкую штабную машину, но потом и сам был подбит. Танк загорелся, и он, раненый, обожженный, ослепший, еле-еле выбрался живым из танка. И сейчас на его лице видны следы тяжелых ожогов. Ну, а глаза ничего, стали видеть. И вообще он парень видный и ладный, плечистый, подвижный, с умными, живыми глазами. А грудь украшают две «Красные звезды».
В экипаже сразу установились такие отношения: наводчик Саша Йлюкин и стрелок-радист Леня Дроздов беспрекословно подчинились ему во всем. Свою власть над ними Ефим подкрепил предлогом:
Командир — Герой. Его рвут туда-сюда. То на собрании выступить, то беседу провести, либо служебные совещания. Давайте создадим условия нашему командиру.
Приятно было взглянуть на него: крепкий, лицо — кровь с молоком, мускулатура борца, всегда бодр, весел, энергичен, распорядителен. Но горе других умел близко принять к сердцу.
По полугорю не плачут, а плачут по целому. Брат тяжело болен... Может, вылечится,—утешал он командира.
Подошел Федоров, окончательно отвлек от тяжелых мыслей:
Знаешь, как по-польски произносятся строевые
команды? Ряды вздвой: «Пан за пана ховайсь!» Налево
кругом: «Леворучь кроком руш!»
Комаров захохотал, повторяя «пан за пана ховайсь!»
И тут неожиданно их обоих позвали в штаб к комбригу.
Кожанов открыл папку и взял в руки какой-то документ:
Важная новость: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1944 года гвардии сержанту Бухтуеву Михаилу Артемьевичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Первый Герой бригады. Ну, как?
Рад за Мишу!—откровенно сказал Комаров.
Кожанов пристально посмотрел ему в глаза.
Правда? Но таран — не самоуправство механика, в танке был командир. Реляция на обоих была представлена в один день. Где-то бумаги разошлись в разные стороны. Я точно узнал, и меня заверили, что наградной материал на тебя,— он снова посмотрел в глаза Комарову,— в ближайшие дни будет доложен в Президиум Верховного Совета СССР.
Разве в этом дело? Я не в обиде,— волнуясь, сказал Комаров.
Верю. Потому и уважаю тебя. Сегодня будет митинг. Надеюсь, что вы оба выступите.
Прощаясь, полковник Кожанов пожал руки и спросил:
Сводку слышали? Войска Третьего Украинского фронта взяли Кишинев. Очередь за нами. Скоро будет команда «Вперед!».

ОСКОЛОЧНЫМ, ОГОНЬ!

Танк готовили к бою. Комаров лично выслушивал мотор, как опытный врач: нет ли болезненных хрипов, подозрительных стонов и перестуков. Разбирали отдельные узлы, придирчиво осматривали каждую деталь, скоблили, чистили, смазывали.
Девушка любит ласку, а машина смазку. Ухаживай за подружкой нашей, как за любимой Машей,— приговаривал Комаров.
Вы сочинили, товарищ лейтенант?— спросил Ефим.
- Нет. Мой друг Виня Русланов. Поэт в душе.
Комаров давно убедился в высоком мастерстве своего механика, но несмотря на это, не мог устраниться от личного участия в подготовке танка к бою. Такая привычка выработалась у него с первых дней пребывания на фронте. Доверяй и проверяй — вот его девиз.
А сейчас предстоит выполнить боевую задачу, которая не решалась ранее, за всю историю существования бригады. Большой боевой путь прошла бригада: уничтожала скопления фашистских войск под Сталинградом, наступала и оборонялась под Орлом, вела бои по расширению Лоевского плацдарма, штурмовала Речицу, совершала стремительные маневры и внезапным ударом сокрушила врага в Черных Бродах, Бобруйске и Минске.
Теперь поставлена самая сложная, трудновыполнимая, но почетная задача: отбросив противника к реке Нарев, с ходу форсировать ее, захватить и удержать плацдарм.
Не случайно обеспокоено командование и политотдел бригады. 2 сентября получен боевой приказ, и в этот день закипела напряженнейшая работа по подготовке к боевым действиям. Бригадное построение, митинг, клятва гвардейцев у Знамени. Торжественное вручение боевой техники. Партийное собрание с короткой выразительной повесткой дня: «Коммунисты первыми должны форсировать реку».
В том, что противник будет разгромлен, а в худшем случае отброшен к реке, нет никаких сомнений. Об этом даже никто не говорит. Вот какая уверенность в своих силах была в тот славный, победный 1944 год!
Почему же встревожено лицо комбата?
Почему начальник политотдела настойчиво требует, чтобы агитаторы довели требования боевого приказа до каждого экипажа, что прорвать оборону немцев на реке Нарев — значит открыть ворота в логово фашистского зверя — в Восточную Пруссию?
Почему так сосредоточенно, упорно и скрупулезно работают штабы бригады и батальонов, разрабатывая предстоящие операции в глубине обороны противника?
Важность и серьезность поставленной боевой задачи, от выполнения которой зависит честь и слава бригады, станет очевидной, когда ознакомишься с документами разведки.
На реке Нарев, на участке Пултуск—Сероцк, немцы создали мощную линию обороны, глубиной 10—15 километров.
Оборонительный рубеж проходит по правому, крутому берегу реки, господствующему над левым. Он состоял из 5—6 линий сплошных траншей, 4—5 рядов колючей проволоки, ряда железобетонных сооружений и противотанковых рвов.
Форсировать Нарев и захватить плацдарм — венец боевого задания. А пока задача дня — пробиться к реке.
В тот беспокойный день Комаров получил письмо от отца. Он задержал почтальона и тут же, облокотясь на броню танка, написал ответ.
«Здравствуй, многоуважаемый папаша! Эти несколько строчек пишу перед боем. Сейчас иду в бой. До свидания. Целую тебя».
— Хоть такой ответ, но пусть получит,— сказал он почтальону, вручая открытку.
Ночь прошла без боя. Тягостное ожидание боевой команды волновало каждого воина. Спали в танке. С вечера по небу ходили низкие черные тучи. Потянул холодный сентябрьский ветер.
Дмитрий проснулся рано, до рассвета. Взглянул на часы— четыре. Вышел из танка, закурил. Было свежо, НО тихо. На востоке занималась заря.
- Что не спите? Перёд боем нужно отдохнуть, — спросил появившийся сзади Ефим.
- Потому и не спится, что бой на уме,— ответил
Комаров.— Смотри, Ефим, какая красота! Жил в деревне,
бывал в ночном, не раз видел зори. Но никогда не думал,
что это так красиво.
Заря разгоралась. Небо на востоке окрасилось в лиловые тона, и по нему ходили волокнистые клубы облаков — скручивались, как огромные валы рыхлой ваты, рассеивались, становясь прозрачными, пропуская сквозь себя первые лучи подымающегося солнца.
И не хотелось в этот час, совсем не хотелось думать ю смерти.
А пехота где-то впереди уже вела бой.
День прошел в напряженном ожидании. Двинулись с наступлением ночи. Шли колонной, в готовности раз-:вернуться для боя. Разведвзвод Федорова — впереди.
Утром послышались гулкие взрывы, отдаленный рев моторов. Там гремел бой за какой-то маленький населенный пункт. А бригада Кожанова снова ждала.
И только в сумерки комбриг вызвал к себе в штабную машину командиров батальонов и поставил задачи на преследование противника.
И вот второй батальон — авангард бригады — начал движение вперед.
На удалении нескольких километров идут разведвзвод Федорова и в его составе танки Комарова и Петренко. На борту машин — автоматчики. Комбат Савин следует в штабной машине.
Впереди танк Комарова, за ним на удалении 200— 300 метров Федоров, позади — лейтенант Петренко.
Отступая, немцы оставляют прикрытие, чтобы задержать преследование и закрепиться на промежуточных рубежах.
Впереди Нарев. Скорей к нему, чтобы перехватить у переправы отступающих по всем дорогам фашистов.
Темная безлунная ночь. На черном небе тускло мерцают звезды, еле заметен туманный млечный путь. Темно, но если напряженно всмотреться, можно различить черные силуэты отдельных деревьев в стороне от дороги.
Шли по проселочной дороге. Вокруг темное поле, впереди — черный лес.
Ефим! Смотри в оба, не теряй дороги. Могут быть завалы, канавы, рвы,— наказывал Комаров.
Он высунулся из башни, освежая разгоряченную голову. Сердце мечется в непонятной тревоге.
Таинственная, загадочная мгла. На каждом метре подстерегает смерть. Наскочишь на противотанковую мину— взрыв, проходишь кусты, отдельное дерево, темное место — жди выстрела из засады. Ударят в борт — поражение наверняка.
Показалась темная гряда впереди, справа. Что там? Батарея? Сейчас выстрел? Свое орудие заряжено, наводчик Саша Илюкин — весь внимание. Но кто гарантирует попадание в такой темени?
Нет, это только гряда кудрявых деревьев. Вот они уходят вбок и остаются позади.
Но не может же вечно продолжаться благополучное движение. Уже час, как в пути, и все гладко, без происшествий. Вот-вот, в ближайшие минуты должен быть оборонительный рубеж противника. Если не засада, так искусственное препятствие.
Тревожный взор Комарова пронизывает мрак. Вот он видит на дороге темный шар. Приближаясь, шар расползается в темную полосу. Что такое?
Внимание!— подает команду Комаров, заметив впереди движение.
Автоматчик у курсового пулемета готов открыть огонь. Илюкин приблизил палец к кнопке электроспуска, радист Дроздов поднялся в готовности подать снаряд.
Напряжение рассеивается, вырывается вздох облегчения.
Конный обоз, черт бы его побрал: наша матушка-
пехота преследует врага!— рассмеялся Комаров.
Пошли параллельно, танку везде можно. Длинный обоз, конца не видно.
Но что такое?
Ефим, стой!
Мотор приглушенно притих, Дмитрий напряженно ловит невнятные голоса в обозе.
Немцы!— неожиданно вскричал он, так что все вздрогнули.— Дави!..
Коля,— радировал он,— немецкий обоз! Дави, гадов! отомстим за гибель наших родных и друзей! Держись, ребята!— предупредил автоматчиков.
Танк рванулся на дорогу и яростно подминал под себя повозки вместе с фашистами. Загремели автоматы десанта. Сзади налетел на обоз Николай Федоров. Дикий рев и выстрелы рвали мертвую тишину ночи. Двадцать пять повозок с фашистскими солдатами и военным имуществом были уничтожены внезапной атакой трех танков Федорова.
Дорога вела к роще. Черным частоколом выделялись ее очертания на горизонте.
«Немецкий обоз — признак близости их боевых подразделений. Здесь, у рощи, жди засады»,— размышлял Комаров.
Сзади него монотонно гудели машины Федорова и Петренко. Раз Комаров идет — все спокойно и безопасно. Раз идет взвод разведки — уверенно, соблюдая заданные дистанции, сзади движется бригада.
Комаров ни на секунду не дает себе покоя.
«В засаде могут быть десятки танков и орудий. Они обязательно пропустят дозор и потом внезапно расстреляют в упор, по борту, колонну танков.
Сам погибнешь — полбеды. Но погибнет батальон и десятки людей — беда, катастрофа, ужас. Если недосмотришь— непростительное преступление. Сам погибай, но вовремя дай знать об опасности, дай возможность перестроиться в боевой порядок».
Зорко смотрит Комаров, как растет, приближаясь, темная полоса леса. Напрягают зрение его наблюдатели Илюкин и Дроздов. Внимательно всматриваются в серый мрак автоматчики на броне.
«Безрассудный риск — преступление. На моей совести лежит жизнь сотен людей. Я отвечаю за их безопасность»,— неотступно сверлила мозг дума.
Остановились. Притихли. Прислушались. Осмотрелись. Никаких признаков жизни.
Вперед!
Миновали кусты, редкие высокие деревья. Узкая полоса вдоль оврага. Дальше снова поле.
На небе ярче разгорелись звезды. Глаза, привыкшие к темноте, теперь четко различают поле, темные шапки скирд соломы или сена. А дальше, вперед и по бокам, кругом темнота: лес, рощи, кустарники.
Комаров глядел вперед и озирался назад. Кустарник •у оврага позади. Неплохое место для засады. «Меня пролустили, а Федорова подсекут». Нет, обошлось. Ясно, видно, что Федоров и Петренко пересекли овраг и теперь идут по полевой дороге, словно плывут по серому озеру с черными таинственными берегами.
Жуткое безмолвие. Только рокот танков прорезывает эту сомнительную глушь, выдавая себя и шумом свомм прикрывая движение врага, затаившегося в темноте.
Как обнаружить в этой безгласной тишине и черноте ночи хитрого, коварного врага? Как вовремя выявить его капканы, расставленные где-то на пути к важной переправе через реку?
Своевременно распознать, перехитрить, упредить опасность и неожиданно ошеломить врага — вот в чем, задача главного дозора.
Комаров посмотрел на часы: два часа десять минут..
Опять впереди роща, более скрытная и опасная. В поле серая мгла, а там в лесу абсолютная темень.
Зачем о роще думать? В поле хуже: сам на виду,, а они в укрытии. В роще можно маневрировать: ударили— отойди за кусты, осмотрись, а потом ударь сам.
Еще некоторое время шли на малых оборотах, приглушив шум. Осторожность и осмотрительность...
Вдруг по сторонам замелькали огни. Взвилась ракета.. Мигом вспыхнули стога и скирды, осветив сжатое поле и танк Комарова. Дмитрий был ослеплен внезапным светом, как летчик ночью, попавший в перекрестье прожекторных лучей.
Ударили гулкие выстрелы орудий, застучали пулеметы. Сзади и справа разорвались снаряды. Автоматчики спешились, рассыпались в колючей стерне и быстро поползли в темноту, ведя автоматный огонь.
Огонь! Вести круговое наблюдение! Следите за: вспышками! Осколочным, огонь!
Первый выстрел танковой пушки возвестил идущим сзади машинам об опасности. Федоров передал по рации: «Комаров вступил в бой. Засада».
Артиллерия фашистов вела огонь по освещенной мишени. Снаряды рвались вокруг. Свистели пули. И Комаров вдруг вспомнил танк Ключникова, вырвавшийся вперед перед Речицей и принявший на себя огонь. «Не может быть,— встряхнул он головой.— Надо действовать!»
По вспышкам на опушке рощи Комаров определил расположение вражеской батареи и открыл огонь из орудия и пулеметов. Туда же направляли огонь автоматчики. Туда же стреляли подошедшие танки Федорова и Петренко.
Комаров заметил прямо против дороги блеснувший огонь. Успел скомандовать, Илюкин выстрелил. В этот момент по танку прошла судорога, и он озарился пламенем.
Зверев оглянулся: ноги командира сползли вниз. Он бросился в боевое отделение, пытаясь помочь...
Мороз пробежал по спине Ефима Зверева: командирскую башню снесло снарядом, лейтенант Комаров убит, рядом сраженный наповал радист Дроздов. Илюкин опирался руками о горячие стреляные гильзы, будто искал неиспользованный снаряд.
Подхватив его, Зверев бросился к люку механика. Пламя полыхало, угрожая взрывом, снаряды противника все еще рвались вокруг — фашисты надеялись задержать движение.
Мощный огонь подошедших танков заставил замолчать гитлеровскую батарею.
Зверев полз с контуженным товарищем и все еще слышал в ушах уверенный голос Комарова:
Осколочным, огонь!
И даже на другой день, когда шел бой по ту сторону Нарева, когда Зверев вел другой танк и им командовал незнакомый лейтенант с охрипшим голосом, он явственно слышал звонкий голос Комарова:
Осколочным, огонь!
Так звенел и звенел в ушах Зверева молодой звонкий голос:
Осколочным, огонь!
Так и всегда будет звенеть...

НАРЕВ

Федоров из-за кустов, стоя на орудийной башне танка, в бинокль наблюдал маршрут движения вперед. Перескочив злополучную рощу, он остановился на западной опушке, на взгорье.
Светало. Серебристый туман отблескивал в низинах, как зеркала неведомых озер,
С тщанием и глубоким волнением он просматривал каждый метр пыльной дороги, ведущей от рощи к реке, к мосту и далее на крутой западный берег Нарева.
Если переправа в безопасности и исправна, стремительный бросок вперед решит успех выполнения боевой задачи с наименьшими потерями.
Но эта дорога, по которой должны броситься в атаку танки и мотопехота, у самой реки задернута серой пеленой тумана. Моста не видно, подходы к нему скрыты.
До Нарева путь больше километра. Сзади идут танки с автоматчиками на борту, автомашины с пехотой.
Внимательно вслушиваются в туманную даль Федоров, Петренко, их наблюдатели.
По дороге из Голендры, остающейся где-то справа, доносится шум моторов, смутный скрип обозов, ржание лошадей. Но дорога плотно завешена серой пеленой тумана.
Снова бинокли шарят по мутной пелене. То тут, то там мелькнули тени. Показались машины. Идет колонна немецких войск. Куда? Приближающийся гул подсказывает: сюда, к роще, а возможно, и мимо, к мосту.
Федоров по рации, кодом, доложил комбату о своих наблюдениях и получил приказ:
Петренко оставить на месте, продолжать наблюдение, а самому свернуть влево и разведать путь до самой реки.
Появление советских танков у моста произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Фашисты бежали в панике, давя друг друга, закупорив переправу как пробкой. А сзади их подпирали толпы солдат, колонны машин, конные обозы.
Вперед за Родину! Отомстим за смерть лейтенанта Комарова!— гремели призывы в танках.
Оставшись там, за рощей, в горящей машине, он продолжал выполнять боевую задачу. Его имя бросало вперед танкистов, его гибель вела их на мщение.
Танки ринулись к мосту, за ними и обгоняя их, бежали автоматчики.
Панический страх охватил гитлеровцев. Те, кто был на мосту, бежали, подминая падающих, некоторые прыгали в бурные воды Нарева. Ожидавшие переправы бросились врассыпную к реке, в поле. Многие швыряли оружие и сдавались в плен.
Первый танк глухо застучал по деревянному настилу моста. В нескольких шагах впереди него автоматчики огнем прокладывали дорогу.
Вдруг взрыв. В воздухе поднялись два темно-бурых фонтана. Высоко взвились бревна, доски, щепки, клубы пыли и воды. Желто-зеленый дым, как туман, поплыл над рекой. А в реке крики, проклятья, стоны и круговерть человеческих тел.
Фашистское командование, принеся в жертву около сотни своих же солдат, взорвало мост.
Погибли и наши автоматчики, преследовавшие врага. Их было шестнадцать. Впереди идущий танк уцелел чудом— он повис на обломках моста.
Фашистам удалось перекрыть дорогу лавине советских танков. Немецкая артиллерия с западного берега открыла огонь по нашим войскам, подошедшим к мосту, и заодно по своим, бегущим сдаваться в плен.
Но, несмотря на артиллерийский обстрел, наши пехотинцы под командой Героя Советского Союза майора Кобякова и автоматчики танковой бригады начали переправляться на западный берег. Они плыли на бревнах и легких плотах, бежали по штурмовому мостику, наведенному саперами. С восточного берега их прикрывали наши танки и артиллерия.
Через час стрелковые подразделения, преодолев две линии проволочных заграждений, минные поля и три линии траншей, овладели узлом сопротивления немцев и начали расширять плацдарм.
Но без танков, без мощной огневой поддержки они штурмовать не могли.
Комбриг Кожанов прибыл к месту переправы в тот момент, когда мост взлетел на воздух.
Найти брод и переправить танки — вот задача, которую надо решить немедленно,— говорил он, собрав разведчиков и командиров саперных подразделений.
Три группы разведчиков упорно искали место переправы. Шестами с лодок и плотов, а в большинстве случаев опускаясь в холодные воды быстрой реки, они промеривали глубину Нарева.
И вот брод найден — в 12 километрах от моста.
Снова стремительный маневр танков решает успех боевой задачи. Но нужно срочно законопатить щели и пазы в танках и, чтобы уменьшить водопроницаемость, смазать солидолом, особенно днище; на выхлопные коллекторы поставить сделанные наскоро трубы из жести.
Нужно не просто форсировать, а, преодолев сопротивление врага, вклиниться в его оборону, захватить и удержать новый плацдарм.
Лейтенанту Черкасову — командиру взвода разведки — приказано первому начать форсирование...
Командир саперного взвода, молодой лейтенант, уже подготовил маршрут движения. Он подвел Черкасова к воде и указал на зеленые вехи, привязанные к колам, вбитым в дно реки.
Отойдешь от вех вправо или влево — утопишь машину. По маршруту следования глубина до 1 метра 40 сантиметров, а в стороне более двух метров.
Сергей Черкасов долгим, задумчивым взглядом прослеживает путь по свинцовым водам реки от этого до вражеского берега.
«Этот загадочный брод может принести гибель еще до того, как увидишь противника,— думал он.— На самом деле, вступив в воду, нужно наискось идти вверх по течению. Пройдя четверть ширины реки, повернуть наискось вниз по течению, потом еще раз повернуть и идти прямо на берег и, снова описав полукруг, направляться против течения. Кружением на воде выписывать букву г. А дно? Песчаное. Первая машина разметает песок, вторая даст осадку ниже, третья еще глубже погрузится в воду».
Плавно вошел танк Черкасова в воду, поплыли масляные круги. Чем дальше вперед, тем глубже опускалась машина. Механик-водитель ослеплен — смотровые три-плексы в воде. Но командир через открытый люк следит за движением машины и подает команды. Вода достигла башни орудия, начала каплями просачиваться внутрь. Но танк шел вперед. У середины реки подводная песчаная коса поднималась выше, машина шла погруженной наполовину. Пока о танк плескались волны — все внимание реке. У незнакомого, пока молчавшего берега обострились зрение и слух. Здесь ждет враг. Но где он затаился? С волнением смотрел Черкасов на панскую усадьбу с красной крышей в просвете дубовой рощи.
Механик дал полный газ, взревел мотор, и танк пошел на крутой подъем. За ним следовали две машины его взвода. Сзади переправлялись другие танки, но уже под огнем противника с берега и с воздуха.
Петляя по скатам берега, машины Черкасова вошли в яблоневый сад. Ветви деревьев под тяжестью плодов склонялись до самой земли. В глубине сада — желтый домик и рядом с ним бричка, запряженная парой лошадей. Людей не видно. Черкасов поднялся на башню и прислушался. Подозрительно — куда же подевались люди? Не сами же лошади впряглись в повозку.
Двинулись, наблюдая через открытые люки. Остановились под яблоней, осмотрелись, сорвали несколько нависших над башней крупных яблок. Никаких признаков живого человека, лошади стояли у дома, кивая мордами.
Вперед!
Немного прошли — и сад огласился треском взрывов. Под гусеницами с треском, но не причиняя вреда, рвались противопехотные мины.
Миновали безжизненный дом с упряжкой лошадей, за ним дорога, за дорогой показался другой домик с частоколом зеленой акации. Там тоже нет людей.
Дальше шли параллельно дороге по желтому полю.
Сзади гремел бой за реку. Впереди, в пшеничном поле и в зеленой роще за ним, непонятная, подозрительная тишина. Слева в полукилометре новая хата. В бинокль хорошо видно раскрытое окно. И опять тишина.
Нас ждут. Где-то вблизи засада. Вести круговое
наблюдение!— приказал Черкасов.
Три экипажа в бинокли, приборы наблюдения и невооруженным глазом осматривали полегшую неубранную пшеницу, каждый кустик лесной опушки и дом.
И вдруг от леса отделилась колонна немецких танков. На глазах изумленных разведчиков они перестроились в боевую линию и пошли прямо на них. Танков с черными крестами было восемнадцать, краснозвездных — три. Шестикратное превосходство!
«Все равно надо задержать их»,— думал Черкасов,,
После первых выстрелов свечами вспыхнули три немецкие машины. Фашисты открыли огонь по разведчикам и по району форсирования реки. Разведчики сумели поразить еще два вражеских танка. Гитлеровцы повернули и стали отходить к роще.
Веду бой. Подбито пять танков. Фашисты отходят
к роще,— докладывал Черкасов комбригу.
Преследовать противника! — приказал Кожанов.
Почти одновременно по Черкасову ударили два снаряда. Танк загорелся. Тяжело раненного в голову командира наводчик укрыл в пшеничном поле, перевязал и понес назад, к своим. Немцы бежали наперерез, пытаясь захватить их, но наводчик отстреливался из автомата.
В бой вступали все новые и новые танки, переправившиеся через реку.
К ночи вся бригада была на западном берегу Нарева. А на рассвете грозные боевые машины ломали, жгли, сокрушали все новые и новые очаги сопротивления.
Позже стало известно, что главное немецкое командование делало отчаянные попытки сбросить наши атакующие части в реку, восстановить прежний рубеж обороны. На участок плацдарма прибыли из Восточной Пруссии пехотная дивизия, танковая бригада и отборная танковая дивизия СС «Викинг». Но усилия фашистов оказались тщетными. Бригада Кожанова продвинулась вперед на 7 километров и прочно удерживала плацдарм.
Опоздай бригада на два-три часа, и тогда обстановка была бы иной. Тогда фашисты, разгромленные у моста, успели бы перейти на правый берег, занять оборону и нанести еще больший урон наступающим.
Так Дмитрий Комаров и Сергей Черкасов первыми встретились лицом к лицу с врагом и первыми приняли его удар, прикрыли собой целую бригаду и своим примером подняли боевой дух и мужество идущих за ними.
И воины воздали должное их героизму.
Останки Дмитрия Комарова и радиста Дроздова были с воинскими почестями погребены на кладбище в польской деревне Заторы, за рекой Нарев.
Командир бригады полковник Кожанов провожал их в последний путь короткой речью:
Не раз на трудном пути от Волги до Нарева нам приходилось хоронить погибших. И сейчас мы потеряли командира, который своим бесстрашием прославил бригаду. Склоним головы перед прахом героя Дмитрия Комарова и его мужественных товарищей.
Раскаты мощного залпа танковых орудий возвестили, что польская земля навсегда приняла прах русских героев, павших в бою за свободу и счастье своего народа.
На могиле героев поставили опаленный в сражении боевой танк как памятник бессмертия и славы.
А 26 сентября был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Дмитрию Комарову звания Героя Советского Союза за беспримерное мужество и отвагу.

Бессмертный подвиг танкиста
Героя Советского Союза Дмитрия Комарова

Всегда ты рядом с нами»
Слова выпускника Дальневосточного танкового училища
лейтенанта Пяткова Г.В.
Вечна в памяти славы героев –
Нашей Родины верных сынов…
И звучит каждый вечер из строя:
«…Пал в бою лейтенант Комаров»
Припев:

Всегда ты рядом с нами,
Бессмертный наш Герой
Мы ратными делами
Умножим подвиг твой.

За Отчизну, за честь и свободу,
За родные леса и луга
Он у станции Черные Броды
Танк горящий повел на врага

Припев.

Выполняя свой долг безупречно,
Мы с пути никогда не свернем,
Потому что он с нами навечно
В нашем общем строю боевом.

Припев.
Нет ни одного человека в Шахунском районе, кто бы не знал Дмитрия Комарова. Дмитрий комаров родился в деревне Синчуваж Шахунского района в 1922 году, в семье крестьян. Семи лет пошел в начальную школу, которая находилась в деревне Петухи, что в полутора километрах от родной деревни. После окончания четырех классов учился в Черновской неполной средней школе №1. после 9-го класса поступил по совету хозяина квартиры на работу в контору ремонтно-путевой колонны станции Шахунья. Дмитрий Комаров в начале несколько дней работал учеником, а вскоре был зачислен в штат в качестве счетовода. Через три месяца Митю перевели на самостоятельный участок работы бухгалтером, хотя он еще не достиг совершеннолетия. На работу приходил рано. В свободное время до работы все время читал книги М.горького и Д.Лондона, мечтал поступить в железнодорожный институт и стать инженером. В 1941 году началась Великая отечественная война, и Дмитрий Комаров поступает в автомобильно-мотоциклетное училище в Ветлуге. Два года изучал военное дело. Училище в течение этих двух лет было преобразовано в танковое. Дмитрий Комаров был выпущен офицером танковых войск и направлен на фронт. Перед отъездом он побывал дома. В Москве оформил предписание к месту службы и направился в сторону фронта, разыскал штаб бригады, где был назначен командиром танка Т-34,в роту старшего лейтенанта Наумова.
Через несколько дней после прибытия Комарова в часть бригаду перебросили в Орловские леса на Брянский фронт. Там Дмитрий комаров получил первое боевое крещение» дней бригада вела непрерывные бои с танками и мотопехотой противника. В одном из боев Дмитрий комаров становится свидетелем подвига советского солдата, который поджег танк. Но самое сильное впечатление он пережил после встречи с жителями деревни, освобожденной от немецкой оккупации.
Бригада после боев и переформирования была направлена на другой фронт. Эшелон с танками медленно шел к Белоруссии, к передовой линии фронта. Танковая бригада прибыла на Лоевский плацдарм. Здесь созрела мысль у Дмитрия: начать подготовку к вступлению в партию. При освобождении г. Речица Дмитрий Комаров постигает науку об особенностях ведения уличных боев. Всем воинам, участвовавшим в боях за Речицу, были вручены выписки из приказа Верховного Главнокомандующего с объявлением благодарности. Такая выписка, похожая на листовку была вручена и Дмитрию Комарову. Развернув листок, он прочел «Командиру танка гвардии лейтенанту Комарову Д.Е. приказом Главнокомандующего от 18 ноября 1943 года за овладение городом Речица – крупным узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны немцев – объявлена благодарность». Потом командир бригады лично вручил правительственные награды. «От имени президиума Верховного Совета СССР, вручаю Вам, лейтенант Комаров, орден красной Звезды и поздравляю с высокой правительственной наградой».
На жлобинском направлении противник бешено сопротивлялся. 29 ноября шел бой за деревню Каменка – узел обороны немцев. В этом бою Комаров потерял свой танк и был ранен в ногу. Молодые силы пришли на помощь Комарову. В январе он был уже в строю и готовился к боям за Калиновичи. Но неожиданно был отправлен в Москву, в госпиталь, так как в кость впилась незамеченная ранее пуля и парализовала ногу. Туда к нему пришло письмо от друзей, из которого Дмитрий узнает о гибели механика- водителя старшины Глебова, заряжающего Бориса Рыжикова, смерти командира взвода Коробова и о тяжелом ранении сержанта Щеглова. Рвется в бой и Дмитрий, чтобы мстить за погибших товарищей.
После госпиталя он попадает к капитану Наумову во 2-й танковый батальон. Дмитрий комаров идет в разведвзвод. Заряжающим теперь был Ахмет Хисматуллин, механиком –водителем –Бухтуев Михаил, наводчиком Петрухин Григорий. Танковая колонна движется к станции Черные броды, базе снабжения немецких войск, сильному узлу обороны на подступах к Бобруйску. Танки вышли на исходный рубеж для атаки- на опушку леса. Впереди на фоне темно-зеленого леса, окаймляющего горизонт, выступают серые очертания станции. Идут последние минуты перед атакой танкисты на своих местах ждут сигнала. Лейтенант Комаров приподнявшись из люка ,наблюдает. Комаров, приподнявшись из своего люка, наблюдает. Воротник гимнастерки у него расстегнут, поясной ремень без портупеи, пистолет не в кобуре, а в кармане. Так легче и удобнее работать в башне танка.
Взвились две красные ракеты – сигналю танки рванулись почти одновременно, ведя огонь из своих пушек по вражеским огневым точкам. Но враг не молчал, немецкие батареи били по танкам не переставая. Танк устремился к станции. В это время слева, из-за перелеска, показался фашистский бронепоезд, стреляя по танкам из многочисленных орудий. Почти одновременно начала обстрел немецкая артиллерия, расположенная в лесу.
Все танки, опасаясь бокового обстрела, развернулись в сторону бронепоезда и вступили с ним в бой. Танк Комарова оказался ближе к фашистам, и почти все орудия бронепоезда сосредоточили огонь на нем. «Отойди назад – расстреляют. Вперед к самому бронепоезду!»
Водитель М. Бухтуев прибавил газ. Теперь против танка Комарова была центральная бронеплощадка с могучим орудием. Комаров вел огонь по этой площадке, но фашистская пушка продолжала стрелять.
Машина уже рядом с поездом. Последний снаряд. Выстрел. С короткой остановки цель была поражена. Но фашисты бьют по танку из других орудий. Взрыв. Танк задрожал. Воздушная волна ворвалась в щели и отбросила всех назад.
«Товарищ лейтенант, горим!»
Командир не отвечал: он был контужен. Пламя просачивалось в переднюю часть танка через смотровые щели.
Очнувшись Комаров взглянул на бронепоезд. Решение созрело быстро.»Идем на таран, бей в колеса!» -скомандовал комаров механику – водителю Бухтуеву.
Танк ,объятый пламенем, оставляя за собой черный шлейф дыма, на полном ходу выскочил насыпь и врезался в бронеплощадки. От мощного удара две из них опрокинулись, а у одной из них была выбита ось. Гитлеровцы, ошеломленные внезапной дерзостью «тридцатьчетверки»,растерялись.
Горящий танк после удара не подавал признаков жизни. Но вдруг через командирский люк выпрыгнул комаров с окровавленной головой и, перепрыгивая через обломки шпал и рельсов, выскочил на насыпь. Раздался взрыв. Еще выше поднялось бурое пламя над боевой машиной.
Увидев советского офицера – танкиста, притом безоружного, два фашиста бросились было к нему, намереваясь живым захватить в плен, но комаров выхватил из кармана пистолет, двумя выстрелами уложил обоих немцев, быстро перебежал насыпь и скрылся в кустах.
После госпиталя он снова вернулся в боевую семью танкистов. За мужество и отвагу, проявленные в бою у станции Черные Броды, Дмитрий Евлампиевич Комаров был представлен к присвоению звания героя Советского союза.
Но не пришлось герою носить заслуженную золотую звезду. Он погиб при освобождении Польши 4 сентября 1944 года и похоронен с воинскими почестями на кладбище в польской деревне Заторы за рекой Нарев, а звание героя Советского союза было присвоено ему 26 сентября.
«Его беззаветная преданность социалистической родине и верность воинской присяге,- говорилось в приказе министра обороны СССР о зачислении гвардии лейтенанта Комарова навечно в списки Благовещенского танкового училища,- должны служить примером для всего личного состава Вооруженных сил».
Именем героя названа одна из улиц в городе Шахунье и средняя школа №1,в которой он учился. У школы установлена мемориальная доска в 1975 году, а в1977 году- бюст Героя.

«Мы в грозные те дни с тобою не служили,
Но свято чтим и помним подвиг твой,
Что с нами ты всегда, о том мы песнь сложили,
Для нас ты символ мужества - Герой».
Текст Г.П.Пестова
Ответственный за выпуск П.Г.Некаев
Технический редактор А.П.Веселов

Имени героя Советского Союза Дмитрия Комарова
Герой советского союза Дмитрий Евлампиевич Комаров приказом Министра обороны СССР навечно зачислен в списки 1 роты Дальневосточного танкового училища.
Шахунский райком комсомола в целях увековечивания подвига своего земляка ежегодно направляет на учебу в училище по комсомольским путевкам молодых ребят. В экипаже имени Героя Советского Союза Комарова учатся его земляки – курсанты Борис Ветюгов, Дмитрий Тотмин, Леонид Копылов,а в этом году в училище прибыло целое отделение земляков героя. Комсомольцы Геннадий Кудряшов, Иван Каленцов, Николай Смирнов, Владимир Баев, Валентин Чистодворов, Евгений Сердцев, Станислав Смирнов, Юрий Белов, Геннадий Ветюгов- двоюродный брат Бориса Ветюгова, а также, прибывший из Читинской области ,Владимир Шульц составили отделение курсантов –танкистов имени Героя Советского союза Комарова. Возглавляет отделение Геннадий Ветюгов. Он уже бывалый воин, прослужил год в танковой части наводчиком орудия и познал некоторые «секреты» солдатской службы.
Комсомольцы заверили райком комсомола, что оправдают высокую честь – стать продолжателями боевых традиций своего земляка. Еще учась в школе, они знакомились с биографией героя, его подвигом во славу Родины и мечтали быть похожими на него, завоевать право учиться в этом училище, которое воспитало и дало путевку в жизнь Дмитрию Комарову. Мечта комсомольцев сбылась. Они курсанты Дальневосточного танкового училища, того самого ,которое окончил Дмитрий Комаров.
Так не умирает слава героя. Она множиться делами его земляков, курсантов дальневосточного танкового училища.
Н.Жуков, полковник в отставке
Знамя труда, 26.10.1965
Василий Кашин
В квадратах мужества
Поэма.
Знамя труда, 27 октября 1970 г.
КАК-ТО ПОД ОРЛОМ
Среди изрубленного сада,
За полувыжженным селом,
орлы из танковой бригады
Встречались как-то под Орлом.
С лица стирая капли пота,
Один шутил, как экскурсант:
-Пылим ли матушка-пехота?
- Пылим, товарищ лейтенант!
Смотри: ни старше, ни моложе.
Молодцеват. В глазах - задор.
-Откуда?
-Горьковский…
-Я – тоже…
-Земляк! Закурим «Беломор»!
Но с нараставшим в небе улом
Оборвалась беседы нить.
Визжа, крылатые акулы
Не дали нам договорить.
Когда земля и даже небо,
Тебе крича, зовут спасти,
На этот зов где ты бы не был,
Спеша, не можешь не Пойти.
Отчизна знала пламенея,
Что ты не дрогнешь, устоишь,
Пойдешь туда, где тяжелее,
Чуме дорогу преградишь.
ДА, ЭТО ОН...
На фоне солнечной
Палитры,
Среди цветов и черных лент,
Живой, как будто это Дмитрий,
А не скульптура-монумент.
Да, это он- высок и строен ,
Строг, добродушен и Здоров.
Пышноволос, немногословен
И скромен -Дмитрий Комаров.
Смахнет сейчас вот Капли пота,
Подшутит, будто экскурсант:
-Пылим ли,матушка-пехота?
-Пылим, товарищ Лейтенант.
Миролюбивым днем погожим,
Гвардейский вспоминая путь,
Из клуба, кажется, он тоже
В аллеи вышел отдохнуть.
Ничто ему ни зной, ни холод,
В душе – отвага, не печаль.
Не постарел. Все так же молод
И так же зорко смотрит вдаль.
А на груди, в лучах заката
Сверкает золотом звезда.
Он слышит, как поют девчата
И видит -мчаться поезда.
Долины польские дубравы
И белорусские леса
Он помнит, но Заволжья, право,
Ему понятнее краса.
Доволен тем, что стал Богаче
Родного города наряд,
Где, как в деревне иль на даче,
Бодрящий веет аромат.
Воркуют птицы домовито,
С кустами шепчется трава,
Без черных корпусов разбитых
Над головою - синева.
До селянина спозаранку
Знакомый гул несут ветра.
Все это- братья его танка
Хлопочут в поле-трактора.
И он хотел растить пшеницу,
Рожь с ячменем, живя в селе.
Но все не может возвратиться-
Мир защищает на земле.
В ИСТОРИИ ВСЕХ ВОЙН ВПЕРВЫЕ...
Нет ,не скучает по уюту
В расцвете ярких лет и Сил.
На площадь Ленина как будто
Он прямо с фронта поспешил.
Там, о себе не беспокоясь,
У Черных Бродов, под огнем,
Разбил тараном, бронепоезд
На танке вспыхнувшем своем.
- Вот это-Русь! Мастеровые!-
Гремело из далеких стран,-
В истории всех войн впервые
Такой таран!!!
Друзья ликующе встречали
Нигде не знавшего,преград.
Качая в воздухе, кричали:
-Гастелло! Летчику- собрат!
Хоть на часок хотел, конечно,
Махнуть в родимый Синчуваж,
Но ждал его на подвиг вечный
К боям готовый экипаж.
Тот экипаж друзей- танкистов.
Спешил туда, как только мог,
Где, людоедствуя, фашисты
Безумно рвались на восток.
Громя врагов под небом рваным,
И ночью не смыкая глаз,
Герой- танкист забыл про раны,
Но не забыл «Вперед!- приказ.
Видавшим виды командиром,
Стрельбы из лучших мастеров,
Смотрел, как из окна квартиры,
Из люка башни Комаров.
Уральский танк, по бездорожью
Мчась до победы рубежа.
Дрожал,
Но не трусливой дрожью,
Он гневной ярости дрожал.
Везде, куда бы ни входили,
Как долгожданным ,как родным,
Освобожденные дарили
Цветы защитникам своим.
Свои пришли!. А это значит,
Пришла со счастьем жизнь сама,
Бойцы же шли туда, где плачут,
Где живодерствует чума.
В свинцом освистанной дороге.
Не время было унывать.
Про сердца раны и ожоги
Солдат не склонен толковать.
Лишь тех припоминали чаще
И сообща и каждый врозь,
Кому еще до нас не слаще
Хлебнуть по ноздри довелось.
А ОН ХОТЕЛ СПРОСИТЬ О ТАНЕ…
И в огневом горячем деле,
В сражений грохоте,в дыму
Сыновьи чувства не ржавели,
Служа опорою ему.
Припоминал нередко маму,
В поле ,спешившую чутьсвет
- Послать бы ей
Хоть телеграмму,
Но почта, почты рядом нет.
Отец и брат дерутся где-то,
Она же с младшими одна.
Поразбросала всех по свету,
Подкравшись к Родине, война.
Всплывали в памяти: за лугом,
На освежавшем ветерке, свой дом,
Училище, Ветлуга-
Старинный город на реке,
Как мать гостинцы приносила
Пешком от дедовских в ворот:
-Тебе спекла. Наверно, милый,
Голодному и сон нейдет?
- Нет, мама, сыт,-
Заверил звонко
И к ней на корточках подсел,-
Но суп с консервами- тушонкой
Не как домашний, Надоел…
- Давно ли был, сыночек, в бане?
Будь осторожен, не балуй…
А он хотел спросить о Тане,
Ее припомнил поцелуй.
До той поры разлук не знавший
Подружку в памяти сберег,
Ему в слезах платком махавшей
На перекрестке двух дорог.
А Колька,Колька-
Друг вихрастый,
И он, беде наперекор,
Наверно, вспоминает часто
Уют полей и косогор,
С которого они мальчишки,
Морозу лютому на страх
В насмерть истрепанных лаптишках
На лыжах мчались и коньках,
Цвет ярких красок, а не тени
Манил к себе их что ни шаг.
А сколько было приключений
В живых ребяческих местах!!!
В мечтах бывали и в разведке
Тылов Деникина, всегда
В боях на мушку брали метко
Врагов республики труда
Никто иной, как сам Чапаев
К себе их лично вызывал
И, молодцами называя,
коня и шашку обещал…
Воскресли в памяти салазки,
Игра в лапту и в каравай,
Жучонка пуговицы – глазки,
Колечком хвост, азартный лай
Ручей Байкалом назывался,
Шалаш из хвороста- дворцом
Жучонок, Жучкой оказался,-
Щенки пищали под крыльцом.
И как позднее, днем лучистым,
В штанах коротких, босиком, в Испанию
(громить фашистом),
Бросок затеяли тайком.
И если б не соседка с мамкой
Им помешавшие сбежать,
Они б «…до генерала Франко
Добрались, дали бы пыжа!»
А ЭТО ЗРЕЛОСТЬ БОЕВАЯ
Почти по двадцать лет
На брата,
А по делам им больше дашь.
На зрелость восемь
Аттестатов
С весны имеет экипаж.
Помочь друзьям не
Забывая,
Полстада «тигров» пережог.
А это – зрелось боевая
Каждого из четырех
Как все своей гордяться
Службой
Народов братских сыновья.
Любовью к родине и
Дружбой
Сильна танкистская семья.
Одним их лучших
Комарова
В бригаде стали называть.
Его не только с полуслова,
По взгляду глаз могли
Понять.
Не только знаньями
Своими,
Являясь танка вожаком,
Герой был рад делиться с ними
и папироской, и пайком.
В делах,что были всех важнее,
(Пришел не к теще на Блины!)
,решал задачи посложнее,
Чем пифагоровы штаны.
Нет не педант, но четких правил
Душою терд,как русский штык,
С приемом в партию поздравил
Сам «батя»
Кожанов-Комбриг,
Под орудийные раскаты
С ним никому не заскучать.
Бывало ,скажет:
-Что ж, ребята,
Коль воевать, так воевать!
…Когтями лязгая, с крестами
На серых, панцирных боках,
Вновь танки низкими кустами
Прут на позиции полка.
Суя достойные «гостинцы»,
И в подбородок и «взашей»,
Их жгут солдаты-пехотинцы,
Выбрасываясь из траншей.
Путь расчищая для пехоты
В окрестностях Качай-болот,
Из спаренного пулемета
Из пушки танк огонь ведет.
В дыму не видно полустанка,
Бой несмолкающе кипит.
Скрипят,
Ревут,
Грохочут танки,
Земля и небо – все горит.
Огонь огню навстречу
Рвется,
Оглох от грохота простор.
То- против Смерти Жизнь дерется.
То - Темноты и света - спор.
« Я – Дунай!...»
Радист Дроздов под липой
Пышной
Толкует бравому стрелку:
-Деревня рядом,а не
Слышно
Задорного «Ку-ка-ре-ку!...»
- Еще нашел чему
Дивиться?
Порядок новый -налицо-
Любой петух не мог
Отбиться
От шнапс лакавших
Стервецов…
От черной гари и от пота
Освободился.
Как легко!
Но спать и нынче неохота,
Уносят мысли далеко.
Держа трофейную
Гармошку,
Жалеет:
-осени пора,
А я давно не ел картошки
Печеной.прямо из костра.
-Зачем костер?-
В тиши тревожной
Сержант гутарит в
Стороне,-
Когда ее поджарить можно
На раскалившейся броне…
-Да, то так. Жарой
Богаты,
Как на экваторе у нас,
А что, что по-вашему,ребята,
Сам фюрер делает сейчас?
- Ему,конечно,не до Евы.
А то пилюль всего скорей.
Наверно,искры злобы с
Гневом
Летят из глаз и из
Ноздрей.
- Позеленел, не та
Походка,
Плох аппетит, кошмарный
сон…
- как сатана на
сковородке,
Затрепещит, ребята, он…
Побрившись, вновь
Юнцами стали,
Одеколона ж негде взять.
Как друга, почту
Поджидали,
Надеясь новости узнать.
Дубрава, что когда-
Пахла
Грибами, ландышем,
Травой.
От дыма, пороха зачахла-
Невыносим ей смерти вой.
Такой сочувствуя утрате,
Танкисты видят на сосне,
Как воробью возводит дятел
Квартиру новую к весне.
Подумал Дмитрий:
-Работяга!
Добряк из верных добряков,
Как мы работаем с Отвагой
Без выходных и отпусков…
И вновь самой Отчизны
Зовом,
Поднявши наш передний
Край,
Он в шлемофоне слышит
Снова:
_ «Волга! »Волга»,
Я «Дунай!»
Я –«Дунай!... И хоть не Слишком
Все отдохнули в тишине,
Опять бои без предышки
В оперативной глубине
За мир, его врагами
Споря,
Землею польскою вперед
Наш Дмитрий в головном
Дозоре
В квадратах мужества идет.
Идет по Родины веленью,
К победе, на пути своем
Все очаги сопротивления
Он жжет возмездия огнем.
И повторил в атаку снова
Ведя свой танк у
Большака, Слова Василия Клочкова,
Панфиловца, политрука
Что и они гвардейской Чести
Не запятнают в миг
Любой:
-А час придет,
погибнем вместе,
Врага в могилу взяв С собой!
ЕМУ БЫТЬ ВЕЧНО МОЛОДЫМ …
Друзья, работая ударно,
Страны Героя свято чтут.
Не знает он, что легендарным
В родном краю его зовут
И что в родимой деревушке
Его ждут мать с отцом седым,
Что вянет, старится подружка,
Ему ж быть вечно
Молодым.
Но точно знает, где прошел он
Сквозь ураган, цветет Земля
И каждым колосом тяжелым
Поют о радости поля.
D Шахунье, где он был веселым
При встрече счастья своего,
Большая улица и школа
Назвались именем его.
Орлы мальчишки подрастают,
Достойны встать под шелк знамен.
С лет пионерских все мечтают
Беречь отчизну, как и он.
Как он, веселых и плечистых,
Народу преданных ребят, шлет вдаль
Учиться на танкистов
Шахунский райвоенкомат.
Себя отдавшие победе
И в наших и чужих краях,
Нигде не канули в бесследье, -
Живут в сегодняшних делах
С бессмертной славой Дмитрий дружит
И не бывает в отпуску,
В своем училище от служит
И в пограничье – начеку!

ЗАЧИСЛЕН НАВЕЧНО
В венке ратной славы уроженцев нашего района, есть имя гвардии лейтенанта Дмитрия Евлампиевича Комарова (1922-1944 г.г).ему присвоено звание Героя Советского Союза. Имя высечено золотом на бронзе в Зале Победы Центрального музея Вооруженных сил СССР в Москве. Приказом министра обороны страны он навечно зачислен в списки личного состава Благовещенского высшего танкового командного училища имени маршала Советского Союза К А. Марецкова.
Традиции зачисления навечно в списки личного состава частей, кораблей, военно- учебных заведений родилась еще в прошлом веке.
К июню 1989 года в этом строю славы и памяти было 412 имен рядовых, сержантов, офицеров. Им был посвящен двухтомный биографический справочник «Зачислен навечно». Его авторы А.Д.Зайцев, И.И.Рощин и В.Н.Соловьев собрали фотографии, подготовили биографические справки, написаны о ратных подвигах все 412 советских воинов. В первую книгу справочника вошла публикация и об уроженце села Синчуваж нашего района Д.Е.Комарове. Свой подвиг он совершил 25 июня 1944 года на белорусской земле. И этот подвиг был в своем роде единственный в летописи героизма советских танкистов в годы Великой отечественной войны.
… Огненный вал войны откатывался на запад. Но противник оказывал упорное сопротивление. Бои были ожесточенными. 25июня 1944 года 15-я гвардейская танковая бригада 1-го гвардейского танкового корпуса 65-й армии 1-го Белорусского фронта, в состав которой входил экипаж танка Т-34 под командованием гвардии лейтенанта Д.Е.Комарова, получил боевую задачу выйти в глубокий тыл противника, захватить станцию Черные броды в октябрьском районе гомельской области и перерезать железную дорогу Бобруйск- Лучинец, чтобы не дать врагу ввести в бой резервы.
На рассвете 25 июня советские танкисты на предельной скорости атаковали противника, уничтожив его огневые точки, прорвались к вокзалу станции Черные Броды. По главному пути, пытаясь выйти из возможного окружения, шел вражеский бронепоезд. Он обрушил на наступавшие части сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Д.Е.Комарова оказался почти рядом с бронепоездом, и один из его снарядов попал в башню. Машина загорелась, пламя охватило броню. Тогда командир танка Д.Е.Комаров принял решение таранить бронепоезд. Советская «тридцатьчетверка» врезалась в бронеплощадку и опрокинула ее с рельсов. Бронепоезд больше не угрожал советским машинам. Воодушевленные мужеством и дерзостью экипажа Д.Е.Комарова советские танки двинулись вперед и освободили станцию.
При этом редком таране погиб механик- водитель. Командир получил ранения. После излечения в госпитале он вернулся в сою бригаду. Участвовал в освобождении Белоруссии и Польши. Погиб 4 сентября 1944 года.
Похоронили героя на польской земле- в деревне Заторы у города Пултуск. Но он остался в нашей памяти . и высшей оценкой его подвига стало присвоение ему звания Героя советского союза. Указ был подписан 26 сентября 1944 года, поэтому награда не застала его живым…
В.Никитин.
Знамя труда, 28 сентября 1991 года.
ТАМ, ГДЕ СВЕРШИЛСЯ ТАРАН
Герою Советского Союза, нашему земляку, уроженцу деревни Синчуваж, бывшему учащемуся средней школы № 1 и бывшему работнику ПЧ-8 Дмитрию Евлампиеву Комарову 8 ноября этого года исполнилось бы семьдесят лет. Но память о нем, как и о его подвиге бессмертна.
Дмитрий Евлампиевич комаров принимал участие в наступательной операции под кодовым названием «Багратион» по освобождению Белоруссии от фашистских оккупантов. Танк под командованием гвардии лейтенанта Д.Е.Комарова одним из первых ворвался в район станции Черные Броды, но был обстрелян из бронепоезда и загорелся. Тогда командир танка принял смелое решение – таранить бронепоезд врага. На полном ходу горящая машина врезалась в стальную громадину. Три бронеплощадки с орудийным и пулеметными расчетами гитлеровцев вышли из строя. Фашистов ошеломленных столь неожиданным ударом, охватила паника. Советские же воины, воодушевленные беспримерным подвигом экипажа танка, с ходу атаковали врага и полностью овладели станцией.
Экипаж танка под командованием Д.Е.Комарова совершил единственный в истории войны танковый таран бронепоезда. За высокое мастерство, героизм и самопожертвование командиру танка Д.Е.Комарову и механику-водителю М.А. Бухтерову присвоено звание Героя Советского Союза.
Не пришлось нашему земляку носить заслуженную Золотую Звезду. Он погиб при освобождении Польши 4 сентября 1944 года, и прах его покоится в городе Пултуск Цехановского воеводства. Звание Героя Советского союза присвоено посмертно 26 сентября 1944 года.
Жители поселка Октябрьский Гомельской области глубоко чтят память о герое. На территории станции Черные Броды, там, где свершился таран, установлен обелиск. В музее «Боевой Славы» Протасовской средней школы оформлен стенд «Они таранили бронепоезд».
В районном центре поселке Октябрьский одна из улиц названа именем героя. А на центральной площади помещен бюст Д.Е.Комарова. материал о подвиге героя хранится в музее «Боевой и трутовой славы октябрьского района.
В Благовещенском высшем танковом командном училище, где учился Дмитрий Комаров, родилась о нем песня «Всегда ты рядом с нами»,которую сочинил выпускник училища лейтенант Г.В .Пятаков, а музыку к ней написал дирижер оркестра училища майор А.Н. Аркадьев. Нельзя без волнения читать строки этой песни:

Вечна в памяти слава героев-
Нашей родины верных сынов…
И звучит каждый вечер Из строя
Пал в бою лейтенант Комаров…»
Да, Дмитрий Комаров навечно зачислен в списки одной из рот Благовещенского танкового училища.
Шахунцы также глубоко чтят память о герое-земляке. Его именем названа одна из улиц города. Имя Д.Е. Комарова присвоено и средней школе №1, где он учился в довоенные годы. В 1969 году на территории школы установлен бюст Героя Советского Союза. 9 мая 1975 года на здании школы установлена мемориальная доска.
В честь памятного дня – 70- летия со дня рождения героя и мы, читатели газеты, все кто преклоняется перед его подвигом, должны вспомнить о нем.
П. Некаев,
председатель совета районного клуба фронтовых друзей «Патриот»
Знамя труда 5 ноября 1992г.
БЕССМЕРНОМУ ПОДВИГУ – 50 ЛЕТ.
1-й гвардейский танковый корпус генерала М.Ф.Панова в составе 65-й армии генерала П. И. Батова в полосе 1-го Белорусского фронта (командующий К.К.Рокоссовский) 25 июня 1944 года участвовал в наступлении на Бобруйском направлении. В этих боях принимал участие и наш земляк Дмитрий Евлампиевич Комаров.
Высокие темпы наступления в эти дни были достигнуты главным образом за счет смелых и решительных действий советских танкистов, их беспредельного мужества и героизма. Так ,например, танк под командованием гвардии лейтенанта Д.Е.Комарова одним из первых ворвался в район станции Черные Броды, но был обстрелян из бронепоезда и загорелся.
Тогда экипаж танка принял смелое решение – таранить бронепоезд врага. На полном ходу горящая машина врезалась в стальную громадину. Три бронеплощадки с орудийным и пулеметными расчетами гитлеровцев вышли из строя. Фашистов, ошеломленных столь неожиданным ударом. Охватила паника. Советские же воины, воодушевленные подвигом экипажа танка, с ходу атаковали и полностью овладели станцией.
Экипаж танка под командованием Д.Е. Комарова совершил единственный в истории войны танковый таран бронепоезда. За высокое мастерство, героизм и самопожертвование командиру танка Д.Е.Комарову и механику –водителю М.А. Бухтуеву присвоено звание Героя Советского Союза. Войска 1-го Белорусского фронта, перейдя в наступление из района юго-западнее города Жлобина, прорвали сильно укрепленную оборону немцев, прикрывавшую Бобруйское направление, продвинулись в глубину до 12 километров, перерезали железную дорогу Бобруйск- Лунинец в районе станции Мошны, Черные Броды.
Это было началом Белорусской операции под кодовым названием «Багратион» и началом разгрома фашистских войск в Белоруссии.
Не пришлось нашему земляку Д. Комарову и механику М. Бухтуеву носить заслуженные награды. Механик –водитель погиб на месте, где совершен танковый таран, а наш земляк – при освобождении Польши 4 сентября 1944 года, и прах его покоится в городе Пултуск Цеханского воеводства.
О герое Советского Союза гвардии лейтенанте Дмитрии Комарове и его экипаже рассказывается в книгах В.Я. Левшенкова «Иду на таран», П.Я. Бойко «30 лет на службе Родине».
В Благовещенском высшем танковом командном училище, где учился Дмитрий Комаров, родилась о нем песня «Всегда ты рядом с нами»,которую сочинил выпускник училища лейтенант Г.В .Пятаков, а музыку к ней написал дирижер оркестра училища майор А.Н. Аркадьев. Нельзя без волнения читать строки этой песни:

Вечна в памяти слава героев-
Нашей родины верных сынов…
И звучит каждый вечер Из строя
Пал в бою лейтенант Комаров…»
Гвардии лейтенант Комаров навечно зачислен в списки Благовещенского танкового училища.
Шахунцы свято чтят память о герое земляке. Его именем названа одна из улиц города. Имя Д.Е. Комарова присвоено и средней школе №1, где он учился в довоенные годы. В 1969 году на территории школы установлен бюст Героя Советского Союза. 9 мая 1975 года на здании школы установлена мемориальная доска с надписью «В этой школе учился Герой Советского Союза гвардии лейтенант танкист Комаров Дмитрий Евлампиевич. В годы Великой Отечественной войны на горящем танке таранил вражеский бронепоезд.
Все это радует, И в тоже время мы вносим предложение руководству средней школы №1 о создании музея о бессмертном подвиге танкиста Дмитрия Комарова. В Протасовской школе, например, Октябрьского района, Гомельской области в музее боевой славы оформлен стенд «они таранили бронепоезд» На родине механика-водителя Михаила Аршельевича Бухтуева, в поселке Карагаш Тоджинского района в Туве,также имеется музей боевой славы героя.
В новом учебном году совет районного клуба фронтовых друзей «патриот» совместно с дирекцией школы № 1 запланировал проведение военно-патриотической акции на тему «Там, где свершился таран»
В честь памятного дня 50-летия бессметного подвига героя и мы, читатели газеты, все, кто преклоняемся перед его подвигом, должны вспомнить о нашем славном земляке.
П. Некаев, Б. Дзалаев, С. Губин, Ф.Марченко, Н. Копасов,
члены совета районного клуба фронтовых друзей «Патриот»
Знамя труда 25.06.1994г.
ИЗ РОДА КОМАРОВЫХ
О том, что в деревне Синчуваж нашего района по сей день стоит дом родителей Героя советского Союза Дмитрия Евлампиевича Комарова, мне было известно давно. Но вот тот факт, что в деревне Зотики живет его младшая сестра Екатерина Евлампиевна Гусева (по мужу), для меня было полной неожиданностью.
Признаться, даже при первом взгляде на хозяйку дома можно заметить черты сходства с общеизвестным портретом ее старшего брата Дмитрия. Одна кровь, как говорится. В то утро до моего приезда Екатерина Евлампиевна напекла хлеба на семью из четырех человек: в Зотиках магазина уже давным – давно нет, вот и приходится всем хозяйкам печь хлеб самим.
Узнав о цели моего приезда, хозяйка засуетилась на кухне с пельменями, рассказывая при этом:
- У наших родителей, Евлампия Фалалеевича и Анны Ивановны, Дмитрий был старшим сыном, с 1922 года, затем шли Ефим, Яков, Павел и я, единственная дочь, 1937 года. Конечно, Дмитрия я почти не помню: мне ведь было всего 4 года. Он еще на руках меня держал: разница на пятнадцать лет была. Родители умерли в 1981 году, пережив один другого лишь на две недели. После их смерти письма от Дмитрия с войны я передала в школу №1 в Шахунье, которая носит его имя. Есть в городе и улица Комарова. Себе я оставила лишь на память красную папку с Указом о присвоении Дмитрию звания Героя Советского Союза. Но я твердо могу сказать ,что ни мои родители, ни я сама и в глаза не видели, ни тем более в руках не держали Золотой Звезды, которую заслужил Дмитрий.
Вот и получается, что есть гербовая бумага с текстом Указа и подлинными подписями Шверника и Горкина, а родители посмертно награжденного не получили Золотой Звезды. Впрочем, в те трудные годы все было возможно: Указ о присвоении звания Героя Советского Союза Д.Е.Комарову от 26 сентября 1944 года был подписан 25 сентября 1948 года. Дмитрий погиб в Польше 4 сентября 1944 года и похоронен в варшавском воеводстве.
Екатерина Евлампиевна продолжила:
- Сама я с 1959 года живу здесь, в Зотиках, как вышла замуж. С мужем, Борисом Клементьевичем, воспитали двоих сыновей: старший сын, Сергей, живет далеко, а младший, Дмитрий, у нас. Снами живет еще и золовка. Вот так и живем вчетвером. Много лет я работала в бухгалтерии колхоза «Свобода», года два назад вышла на пенсию. Муж Борис тоже на пенсии.
И еще. Просила написать про улицу в деревне, по которой не проедешь. Обращались жители деревни в районную администрацию, но им письменно ответили, что из-за нехватки денег на дорогу в этом году строить не будут. Обидно.
С дровами, оказывается, тоже большая проблема. И лес рядом, и дерева не срубишь. Обращалась везде, а толку что из этого…
Помочь бы надо. Да и ребятам из средней школы №1 нашлось бы дело. Почему бы не поискать, где же находится звезда Героя.
В.Соколов
Знамя труда 25.01.1996г.

ТАНК ИДЕТ НА ТАРАН.
Оперативная сводка Совинформбюро за 25 июня 1944 года была строга и лаконична: Войска первого Белорусского фронта, перейдя в наступление из района юго- западнее города Жлобина, прорвали при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации сильно укрепленную оборону немцев, прикрывающую Бобруйское направление. В ходе наступления войсками фронта освобождено более 100 населенных пунктов, среди которых станция Черные броды».
Никто заранее не знал, что эта маленькая железнодорожная станция станет местом беспримерного подвига.
- В атаку – раздалось в шлемофоне и «тридцатьчетверка» рванула с места, понеслась к станционным постройка.
Гитлеровцы всеми силами стремились удержать жизненно важный для них пункт. Танки, полевая артиллерия, автоматчики, минные поля, бронепоезд. Все это было призвано сдерживать мощное наступление советских войск на Бобруйск. Особенно большой урон наносили тяжелые снаряды бронепоезда, все время маневрировавшего, а потому почти неуязвимого. Уже были подбиты четыре боевые машины, когда снаряд угодил в танк Комарова и Бухтуева, но срикошетил, не поджег его. Пока вытаскивали контуженных наводчика и заряжающего, огонь со стороны станции стал гуще и прицельнее. Оставаться на месте – значит погибнуть.
Но после короткого броска – еще одно попадание, однако Т-34 не сбавил скорость. Громада бронепоезда увеличивалась в размерах, и вот уже в смотровую щель ничего не видно, кроме пятнистой брони.
«Любой ценой надо остановить вражеский бронепоезд».- сказал командир экипажа лейтенант Комаров. Мощный взрыв словно прошил гулкую разноголосицу боя. Танк таранил бронепоезд.
Командир экипажа лейтенант Комаров. Тогда чудом остался жив, погиб он позднее в бою на территории Польши в 1944 году. Похоронен в деревне Затор около Кракова.
На крохотном полустанке Черные Броды я сошел с пригородного поезда. Постоял у обелиска и направился в соседнее село Протасы. Там высечены на камне слова»Здесь похоронены Герой советского Союза гвардии сержант М.А. Бухтуев и 253 советских воина и партизана, погибших во время Великой Отечественной войны.»
Да. Они были из тех многих, жизнью заплативших за победу. Единственными, кто таранил бронепоезд. Имена Дмитрия Евлампиевича Комарова и Михаила Артемьевича Бухтуева не забыты. Мы видим как свято хранят люди память о них на Белорусской земле. Эти фамилии можно прочитать в музее Вооруженных сил в Минске. Сорок лет исполнилось их подвигу.
Сорок лет назад была очищена от захватчиков белорусская земля, и прочная нить человеческой признательности протянулась через всю страну от Черных Бродов на Гомельщине, до таежного тувимского поселка Карн - Хаш и деревни Синчуваж Шахунского района –родины героев, дух которых оказался крепче брони.
С.Сизый
Ветеран войны на Первом Белорусском фронте
ТАКИМ БЫТЬ, КАК КОМАРОВ
Мы в грозные те дни с тобой не служили.
Но свято чтим и помним подвиг твой.
Что с нами ты всегда, о том мы песнь сложили.
Для нас ты символ мужества – Герой.

Идет учеба в классе или поле,
На полигоне ль стрельбы день за днем,
Мы помним о делах твоих, о силе воли
И в службе воинской пример с тебя берем.

Твою мы эстафету подхватили,
Рапортовать готовы все без лишних слов:
Служенью Родины себя мы посвятили,
И наш девиз:»Таким быть, как Комаров»