Гуськов Николай Андреевич
Отложи на время книгу, друг. Закрой, притягивающие взор страницы, на которых ты сам врываешься в горящий город тёмной леденящей ночью расправляешь стропы парашюта... отложи. Подойди к деду, задай ему только один вопрос: кем ты был, дед? Ему восемьдесят. Он очевидец того великого времени, которое в хронологической таблице именуется просто началом двадцатого века. Он — его достойный ровесник. Подойди, пока у тебя есть такая возможность...
- Здравствуйте, тётя Шура!
- Здравствуй, доченька! - Маленькое старушечье лицо отделилось от тёмной подушки, лежащей на краю большой русской печи. Тётя Шура поудобнее устраивается на локтях. - Приболела вот я. А ты что? К Коле? Он сейчас придёт. По воду пошёл...
Для неё он Коля. Шестьдесят лет они прожили рука об руку. А для меня он Николай Андреевич Гуськов, восьмидесятилетний односельчанин, участник гражданской и Великой Отечественной, строитель автозавода, организатор одного из первых колхозов в этих местах и коммунист, о принципиальности и прямоте которого ходили по селу легенды.
- Да уж, закомористым он был, - как бы продолжая мою мысль и задумчиво улыбаясь, произнесла тётя Шура. - Только память у него плохая, к старости контузия верх берёт.
- У него вот тут награды, - она пошарила рукой на кожухе печи и подала первую попавшую — тусклую латунную кругляшку. Блеснула надпись «За боевые заслуги». У него и ордена есть. А вот это у него, видно самая дорогая. Разложит перед собой награды, возьмёт в руки эту и долго-долго держит. А на глазах слёзы. Знаешь, говорит, всё забыл, а вот про неё помню. Тётя Шура, тётя Шура. Она давно уже бабушка и прабабушка. Но и сейчас — быстрословная, живая, рассудительная. До сих пор помнит события, факты, имена, мельчайшие подробности. Воспитываясь в монастыре, она была грамотной и много читала. А уж рассказывала — удивительно.
- Я, правда, сейчас не могу сказать, - начала она, - что искал отряд из губ чека в больничке, где я работала. Всё верх дном. Вдруг подходит ко мне огромного роста красноармеец с винтовкой и спрашивает, чья я и как меня звать. Шура, говорю. А у самой сердце куда-то съехало от страха. Гляжу — все глядят на меня. Потом подошёл, винтовку наставил, иди, говорит. Прямо, налево, опять прямо. А меня ноги не слушаются. Вышли за окрестности Вада, он зашёл вперёд, винтовку опустил, да и говорит: «Выходи за меня замуж».
- Как? Без венца?
- Без венца, - говорит. Я — большевик.
Заплакала я. А он насупился, винтовку к плечу и команду — вперёд. Прошли километров пять — он снова повторил. Убоялась я, кивнула едва: остальные пять километров до родительского дома он нёс меня на руках. Здоров был, но и упрям тоже...
Киот-то мой тогда же вынес, сложил на чурбаке, да как топором ахнет. С той поры ни креста, ни иконы в доме. Помирать скоро, а перекреститься не на что...
Я инстинктивно повернулась к углу, где даже сейчас в некоторых семьях увидишь непременную яркую дощечку «на всякий случай». Углы отливали белизной без единого намёка на гвоздик или полочку.
Давно пришедший Николай Андреевич сидел на широкой скамье перед печью и улыбался, слушая жену. Седой, сгорбленный, он сидел неподвижно, сложив на коленях большие жилистые руки.
Всё так. Было время. Пятнадцати лет попал он на заработки из голодной деревни на мельницу Башкирова. Это были 1913-1914 годы. Глухое брожение в пролетариате нарастало. Именно здесь юный Николай впитывал в себя революционные идеи. Именно тогда было и первое знакомство с большевиками, с марксистской литературой, и с полицией. Не зря тогда в деревне пели про него «Башкировы мукосеи первые жулики в Рассеи». В феврале семнадцатого года Николая Андреевича призвали в царскую армию. После революции он добровольно перешёл в Красную Армию. Служил в отрядах по борьбе с бандитизмом и контрреволюцией, сражался на Южном фронте.
Много интересных страниц в его биографии, маленькой копии биографии нашей страны. В двадцать девятом вместе с другими активистами он ходил из дома в дом в своём огромном шумном Вазьяне агитируя за колхоз. Зная его скрупулёзную точность, непримиримость ко лжи, панибратству, неряшливости, колхозники доверили ему весь колхозный учёт. Всю жизнь и проработал он в должности счетовода, если не считать Великой Оиечественной. И где бы он ни был, чтобы ни делал, он с достойной честью и глубокой убеждённостью нёс высокое звание большевика, коммуниста.
Бережно хранит Николай Андреевич многие документы — свидетелей своего прошлого. Но время безжалостно уничтожает вещи: поистлели мандаты и грамоты, выцвели чернила на пропусках и письмах. Нетленна лишь живая память.
Родив его первым, мать назвала сына Николаем, в честь царя-батюшки. Мечту лелеяла — может, счастливым будет. И лишь одного не представляла мать, что окажется её сын счастливее своего высокопоставленного тёзки. Ведь, именно ему, крестьянскому сыну, солдату, колхознику, коммунисту, обязаны миллионы своим будущим. Это ли не счастье! Именно с таким твёрдым убеждением я уходила от этих добрых, интересных людей, от их одинокого домика на горе возле Вазьянской церкви. И с желанием ещё раз побывать у них.
Панкратова А.
